Большой «мерседес» тихо шуршал по подмороженным снежным улицам пустынного, хорошо освещенного города. Луиза опять начала плакать. Эмиль, взглянув на нее, помолчал немного, а потом спросил:

— В чем дело, дорогая? Ты так опечалена из-за этого человека?

— Да. Такое неожиданное завершение, я просто потрясена. Извини меня.

— Ничего, Луиза… поплачь, поплачь, в этом вам, женщинам, можно позавидовать. Хотелось бы мне тоже суметь поплакать.

— Эмиль, мне очень жаль. что…

— Да, да. Но все-таки… Он что, действительно очень хороший человек?

— Да, по-моему, да. Но все так осложнилось…

— А Лукас? Неужели, познакомившись, они стали друзьями? В чем там дело? И почему он сказал Клементу, чтобы тот присмотрел за братом?

«Конечно, Эмиль же ничего толком не знает об этой истории, — подумала Луиза, — но каков же, собственно, ее итог? Не покажется ли она вскоре каким-то сном?.. Ей ведь присущи некоторые особенности сна, где невероятные вещи воспринимаются как вполне правдоподобные».

— Эмиль, я сама не знаю. Тебе лучше расспросить Беллами.

Когда они подъехали к Клифтону, Луиза успела успокоиться, слезы высохли. Эмиль помог ей выйти и подал руку, чтобы проводить по снегу к двери. На крыльце он молча обнял и поцеловал Луизу на прощание. Она вошла в дом, а шикарный автомобиль Эмиля тронулся с места и вскоре растворился в сумеречном свете пустынной улицы. Да, все это очень походило на сон.

В притихшем доме горел свет. Но его тишину нарушали какие-то звуки. Поднимаясь по лестнице, она услышала доносящееся из Птичника негромкое журчание голосов Мой и Сефтон.

«Какие они славные девочки, — подумала Луиза, — как они невинны и простодушны…»

Ее материнское сердце сжалось от страха за них. Она дошла до своей спальни и крикнула:

— Спокойной ночи.

Девочки выглянули из двери Птичника и позвали ее. Но она пошла к себе, легла в кровать и забылась сном.

Беллами стоял в незнакомом саду на ровной зеленой лужайке. За его спиной блестела гладь пруда. Перед ним между низкими самшитовыми изгородями бежала дорожка, за этими самшитовыми изгородями по обе стороны высились усыпанные цветами розовые кусты. Он подумал, что попал в какой-то запущенный сад. Но этот участок был явно ухоженный, «настоящий розарий». Узкая дорожка вела к лестнице на террасу. На верху лестницы стояла статуя. Прищурив глаза от слепящего света, Беллами разглядел, что это ангел с распростертыми крыльями. В конце террасы виднелся парадный вход. Его окаймляла искусно выполненная резьба по камню. Беллами захотелось взглянуть вблизи на эту резьбу и на сам дом, который выглядел большим, очень большим, но не чрезмерно, у него был как раз самый подходящий для дома размер. Длинное строение с покатой низкой крышей было сложено из разновеликих и разномастных, но аккуратных прямоугольных камней светло-серого, песочного и розоватого цветов. Оно напоминало особняк восемнадцатого века. Тогда Беллами начал мысленно спорить сам с собой:

«Почему же я предполагаю, что он похож на особняк восемнадцатого века… Наверняка это и есть особняк восемнадцатого века. И все-таки этого не может быть».

Тут его будто что-то ударило в грудь, он подумал:

«Как же я мог забыть…»

Беллами испытал внезапный страх. Но, как будто подталкиваемый странной силой, он медленно побрел к ступеням, ведущим на террасу. Подойдя ближе, он понял, что это не статуя, а живой ангел, облаченный в отделанные золотом алые шелковые одежды. Беллами теперь смог разглядеть даже длинные блестящие перья его крыльев. При его приближении ангел развернулся, соскользнул с пьедестала на гладкие плиты и, словно какая-то домашняя птица, не полетел, а просто стал удаляться, плавно двигаясь по террасе вдоль фасада, мимо закрытой двери. Беллами последовал за ним, не смея подходить слишком близко, поскольку боялся, что тогда ангел улетит. Когда ангел приблизился к углу дома, Беллами окликнул его:

— Скажите мне, есть ли Бог?

— Да! — слегка повернув голову, откликнулся ангел, и вихрь его ярких одежд исчез за углом.

Беллами ускорил шаг, но, когда завернул за угол дома, ангел уже исчез. Медленно продолжив путь, Беллами заметил, что гладкие плиты балкона сменились гравиевым покрытием, сквозь которое тут и там пробивались ростки зеленых растений. Не останавливаясь, он пошел дальше, и тут за его спиной раздался легкий звук чьих-то шагов по гравию террасы. Беллами мгновенно понял, кто идет за ним, и подумал: «Вот и Он». Беллами даже не успел повернуть головы. Упав ничком на гравий, он начисто лишился сознания.

Задыхаясь от волнения, Беллами начал выплывать из этого сна и сразу подумал:

«Мне же следовало войти в тот дом, а я не вошел. Ничего, я войду в следующий раз. Но ведь следующего раза не будет!»

И вновь он уловил за своей спиной звук тех шагов по жесткому гравию и отдался чувству восторга, завершившемуся полной прострацией. Окончательно проснувшись, Беллами судорожно вздохнул. На него сразу навалились яркие воспоминания. Он приподнялся на локтях, потом сел на край кровати, прижав руку к колотящемуся в груди сердцу. Пижаму он, как обычно, надел поверх нижнего белья. Вечером ему казалось, что он не сможет уснуть, но он заснул. От тяжести горестных переживаний человека порой клонит ко сну. В комнате было холодно. Беллами включил свет и снял пижаму. Облегчившись в раковину, он плеснул в лицо холодной водой, вечно капающей из крана. Машинально натянув брюки, рубашку и свитер, Беллами сунул ноги — носки он не снимал даже на ночь — в домашние тапки. Он подумал, что такова человеческая жизнь, что так живут достаточно счастливые люди. Беллами наполнил водой из-под крана чайник, нашел спички, зажег горелку и поставил греться воду, потом опустил монетку в счетчик электрического обогревателя. Ему не хотелось бриться, он ведь хорошо побрился вчера, а теперь, возможно, уже никогда не будет бриться. Он услышал, как над его головой началась обычная суматоха пробудившейся семьи пакистанцев, раздался детский щебет. Его вдруг охватило ужасное презрение к самому себе, оно обрушилось на него подобно свинцовой штормовой волне. Чайник вскипел. Найдя кружку, Беллами опустил в нее чайный пакетик и, держа кружку над раковиной, налил в нее кипяток из чайника, как обычно ошпарив руку. Он вновь сел на кровать и поставил кружку на пол. Потом встал, подошел к окну и, оттянув хлопчатобумажные занавески, глянул на улицу через грязный сетчатый тюль. Снег кончился, за окном лил дождь. Беллами выключил свет, вернулся к кровати и опять сел. Если бы только он мог выкинуть из головы тот золотой период — всего-то час, наверное, — во время которого он представлял себя, причем во всех замечательных подробностях, секретарем Питера, другом Питера, помощником, организующим вместе с Питером великое учреждение для решения человеческих проблем. За то короткое время Беллами успел так размечтаться, что перед его мысленным взором уже предстала вселенская картина спасения мира. А теперь все пропало. Картину смыло с горизонта, поглотило океанской волной. Вот так, как всегда, опять у него ничего не вышло. Все страдания снова окружили его, в этот самый момент, на этих несчастных улицах, в этих несчастных комнатах. Как он мог вообразить, что обладает силой, способной улучшить жизнь хотя бы одного крошечного существа в этом мире? Отец Дамьен отказался от него, покинул его и Питер Мир. Они были настоящими, или, вернее, казалось, что они укажут ему путь к настоящей жизни. Допустим, он пойдет в ту клинику, ведь доктор оставил кому-то адрес. А надо ли? Можно ли вообще найти то место, существует ли оно в реальности? В любом случае, те люди не позволят ему увидеть Питера… и даже если позволят, то это будет уже другой Питер.