В своём упорстве они не замечают того, что русский народ — практический и умный народ, и всеми правдами и неправдами ускользает от этого изуверского преследования. Слишком большие «ножницы» между словами и делом, слишком большое расхождение между «нормальным питанием в калориях», установленным наукой и обещанным коммунизмом, и реальным голодом, выразительная свистопляска некоторых весёлых персов на фоне всеобщего развала — конечно, рано или поздно тоже «заострят противоречия», несмотря на всякие старания по «притуплению» со стороны Лубянки.

И тогда, очевидно, согласно объективному ходу вещей, — понадобится новый Ленин, который, учтя все ошибки старого, будет более объективен в свойствах русской души и создаст новый православный национальный всенародный Октябрь.

И этот новый Ленин придёт ещё раз исправить ошибки старого.

Скромная заметка в нашей газете о том, что скоро исполняется уже 25 лет с начала русско-японской войны, — вдруг обострённо задела сознание. Как, неужели уже 25 лет? Неужели же промелькнуло тому уже четверть века?..

Да, и подведём некоторые итоги этому.

* * *

Как сейчас помню: седьмой класс гимназии, февральская, тихая, снежная зима в спокойном, красивом провинциальном городе…

Величественные, Александровского ампира «присутственные места», великолепная пожарная каланча и тут же орущие гамэны-мальчишки, у которых публика рвёт за две копейки только что выпущенные утренние телеграммы. И я покупаю эту телеграмму… То было внезапное нападение Японии на русскую эскадру в Порт-Артуре.

Тогда, двадцать пять лет тому назад я узнал то волнение, с которым потом столько раз покупал разные телеграммы на улицах городов — то во время войны, то во время революции… Тогдашняя белая, длинная, полосочкой телеграмма в две колонки была для меня первой чайкой, мелькнувшей в волнах февральского снежного моря… Приближалась буря. Ведь это была первая русская война на моей жизни…

Царь Александр ни с кем не хотел воевать, и эта немудрящая истина была необычайно плодотворна по своим последствиям. Прошло десять лет царствования его сына Николая без войны. И вот — война, да ещё где — на Востоке, против государства, которое едва знали по имени, но толком не знали, что оно такое из себя представляет…

Конечно, всеми овладел энтузиазм; бросали в воздух фуражки, кричали ура; у нас в гимназии перестали танцевать «гейшу», как танец, свойственный одним японцам.

А потом стали приходить и иные, тревожные вести. «Русское Слово» как-то с негодованием напечатало, что японский, т. е. в пользу Японии — заём продаётся в Москве и очень успешно раскупился в банках. Выходило, следовательно, что российское общество поддерживало Японию в этом её полезном предприятии — в войне против России…

Правда, на следующий же день недоразумение разъяснилось, и «Русское Слово» признавалось, что оно село в необыкновенную лужу: правда, заём-то был, и назывался он «японским», но был выпущен русским правительством и специально на войну с Японией…

Всё-таки от этой истории осталось чувство чего-то страшно неприятного, но возможного… И действительно — время японской войны выявило в русском обществе необычайно сильные пораженческие, глубоко пассивные, отрицательные настроения… Ведь посылали же русские студенты одного из столичных императорских университетов телеграмму микадо с пожеланием победы его оружию… Русское общество, не скрывая, радовалось поражениям своих же войск…

Помню газеты того времени — бессмертный до сих пор Василий Иванович Немирович-Данченко был старцем и тогда, и упражнялся в эффектном описании подвигов наших войск. Но несмотря на все описания, несмотря на яркие образы, которые он употреблял, русское общество было в высшей степени мрачно.

Восток был для него всегда чужим, его интересы были прикованы только к Западу, а войну на Дальнем Востоке оно считало «авантюрой»…

И русское оружие, неудачливо закончившее войну 1877–1878 годов, разбитое в войне 1854 года, но носившее на себе отблеск славы войн Кавказских, Отечественной, турецких, Елизаветинских походов — несло поражение за поражением.

Осада Порт-Артура привлекла к себе всеобщее внимание и было возбудила несколько притихнувшие чувства. Но сдача его Стесселем и те писания газет по поводу этого национального бесславия — звучат в моих ушах и поныне…

Шапками закидаем… — писали редкие патриотические публицисты. А дело обернулось так, что с полей и сопок Маньчжурии подул впервые тот ураган, который затем разросся в революцию сперва 1905, а потом и 1917 годов…

На Россию шло великое несчастье, и некому было его отразить…

* * *

У раненых и убитых японцев находили много писем из дому; и каждое письмо из дому — было крепкой поддержкой воина в его долге. «Я горда тобой, — пишет одна японка-мать своему сыну под Порт-Артур, — я счастлива тем, что все меня приветствуют и оказывают уважение, зная, что ты под Порт-Артуром… Я знаю, что я тебя не увижу больше, но в то время когда твой гроб прибудет в нашу деревню, я буду счастливейшая женщина — мой сын пал под Порт-Артуром!»

Япония ухаживала за своими солдатами — как только нежная мать может ухаживать за своими любимейшими сыновьями…

Россия — не любила ни своих маньчжурских вояк-солдат, ни офицеров…

«Записки врача» Вересаева, прочтённые мною несколько времени спустя после войны, были сплошным преступлением против своей армии… На кресте, буквально на кресте были распинаемы обществом люди, которые дрались за престиж отечества.

А отечество приветствовало врагов. А общество стояло на стороне Европы, которая была на стороне Японии; те броненосцы, те пушки, которыми громились наш флот, наши форты — были, конечно, не изобретены Японией — они были даны ей Европой, в частности Англией…

Тульский инцидент не разобран как следует до сей поры — возможно, что там были действительно японские миноносцы в английских территориальных водах… Против русской армии — был весь мир: Европа, Япония, Дальний Восток, наконец, своё общество…

* * *

Печально кончилась война — престиж России был подорван. С шумом и грохотом, разбивая станции, объявляя «республики», возвращались русские войска домой. Слово «Цусима» с тех пор стало синонимом величайшего военного позорного бедствия. Разразилась революция…

Отшумели военные события, и снова над мирным Китаем — воцарилась тишина. Лицом к лицу очутились многочисленные русские люди здесь — с Востоком, начинают узнавать его, работать с ним, начинают с удивлением распознавать, какая огромная работа ведётся здесь, на Дальнем Востоке, какие старые древние культуры выросли здесь, под сенью культуры китайской… Русские люди узнают, что здесь нужны совершенно другие методы работы и международного политического обхождения, нежели те, что были применяемы двадцать пять лет тому назад, в период западных влияний. Что не силой здесь надлежит действовать, а общими, тщательно разграничиваемыми интересами, и что так нужно было действовать всегда. Что мир Востока, наконец, столь же велик и могуч, как и мир Запада, и что возможно, что катастрофа России была вызвана тем обстоятельством, что ни она, ни руководители её, ни общество — не знали объективного положения вещей…