Из брандспойта по пленным ударила под давлением струя воды, ее сила отбросила Майкла и его противника друг от друга. Майкла прижало к стене, вода с силой била по его телу. Визг молодой девушки перешел в захлебывавшийся кашель. Вопиющий смолк, по его хрупкому телу бил мощный поток. Еще через несколько секунд вода остановилась, пожарный шланг убрали, а дверная задвижка на глазке встала на место. Все пре– кратилось, слышались только стоны.

– Эй, бл*ь, ты, новенький! – Это был тот же самый грубый голос, который говорил Метцеру заткнуться, за исключением того, что теперь язык у этого человека был опухшим от прикуса. Он говорил на вульгар– ном русском.– Еще раз полезешь эту девчушку лапать – шею сверну. По– нял?

– Да не собирался я никого лапать,– ответил Майкл на родном язы– ке.– Я решил, что на меня нападают.

Какое-то время этот другой мужчина не отвечал. Метцер всхлипы– вал, кто-то еще пытался его успокоить. Вода стекала по стенам и соби– ралась на полу в лужу, а воздух был пропитан потом и испарениями.

– Она не в своем уме,– сказал русский Майклу.– Ей, как мне ка– жется, около четырнадцати. Трудно сказать, сколько раз ее насиловали. А с самого начала кто-то раскаленным железом выжег ей глаза.

– Мне ее жаль.

– За что ты меня? – спросил русский.– Какого х** ты это сде– лал? – Он высморкал кровь из ноздрей сломанного носа.– Уе**л ты мне здорово, сукин сын. Как тебя звать-то?

– Галатинов,– ответил он.

– А меня – Лазарев. Сволочи взяли меня под Кировом. Я был летчи– ком-истребителем. А ты кто?

– Я – просто солдат,– сказал Майкл.– Меня взяли в Берлине.

– В Берлине,– Лазарев рассмеялся и высморкал еще кровь.– Ха! Мо– лодчина! Ну, наши очень скоро будут маршировать по Берлину. Они со– жгут весь этот бл**ский город и выпьют за кости Гитлера. Надеюсь, этого выродка поймают. Ты можешь представить его болтающимся на крюч– ке для туш на Красной площади?

– Вполне.

– Жаль, что так не получится. Гитлера живым не возьмут, это уж точно. Ты голодный?

– Да.– Он подумал о еде первый раз с тех пор, как его бросили в эту дыру.

– На. Протяни руку – получишь угощение.

Майкл так и сделал. Лазарев нащупал его руку, уцепился за нее своими железными пальцами и положил что-то в ладонь. Майкл обнюхал это: небольшой ломоть черствого хлеба, горько пахнущий плесенью. В месте, подобном этому, быть разборчивым не приходилось. Он стал есть хлеб, медленно разжевывая.

– Откуда ты, Галатинов?

– Из Ленинграда.– Он съел хлеб и языком выискивал крошки в зу– бах.

– Я – уроженец Ростова. Но жил в России повсюду.

Это было началом изложения истории жизни Лазарева. Ему было тридцать один год, отец его был «техником-мастером» в Советской авиа– ции – что по сути означало, что отец его был бригадиром механиков. Лазарев рассказал про свою жену и трех сыновей – все они в безопасно– сти в Москве – и как он совершил больше сорока вылетов на своем ист– ребителе «Як-1» и сбил двенадцать самолетов «Люфтваффе».

– Я как раз вел бой против тринадцатого,– с тоской сказал Лаза– рев,– когда из облаков вынырнули еще два, прямо надо мной. Они раз– долбали беднягу «Задиру» на куски, а я выбросился с парашютом. При– землился всего лишь в ста метрах от вражеских позиций.– В темноте Майкл не мог разглядеть лицо человека, но увидел, как светящееся очертание его фигуры пожало плечами.– В небе я храбр. Но не на земле. И вот я тут.

– Задира,– повторил Майкл.– Это был твой самолет?

– Да, я так его называл. И даже написал это название у него на фюзеляже. И еще по звездочке за каждый сбитый самолет. А он был хоро– ший, красавец-зверь.– Он вздохнул.– Знаешь, я так и не видел, как он падал. Может, это и к лучшему. Иногда мне хочется верить, что он все еще летает там, делая круги над Россией. Все летчики в моей эскад– рилье давали своим самолетам названия. Думаешь, это ребячество?

– Все, что помогает человеку оставаться живым – не ребячество.

– Точно, мыслишь прям как я. И американцы так же поступают. О, видел бы ты их самолеты! Разукрашенные, как волжские шлюхи,– особенно бомбардировщики дальнего действия,– но воюют как казаки. Вот нашим бы орлам подобные машины – так бы надрали фашистам задницы!

Лазарева переводили из лагеря в лагерь, рассказал он Майклу, и в Фалькенхаузене он провел, как ему кажется, около шести или семи меся– цев. В эту конуру его бросили недавно, может быть, недели две назад, по его мнению, хотя трудно уследить за течением времени в месте, вро– де этого. Почему он оказался в конуре, можно только гадать, но самое худшее здесь – что он не может видеть небо.

– То здание, с трубами,– отважился спросить Майкл.– Что в нем?

Лазарев не ответил. Майкл слышал только поскребывание его паль– цев в бороде.

– Я и в самом деле мечтаю о небе,– сказал спустя некоторое время Лазарев.– Облака, голубой простор. Если бы я увидел хоть одну птицу, я был бы целый день счастлив. Но над Фалькенхаузеном птицы летают ре– дко.– Он погрузился в молчание. Метцер опять принялся всхлипывать – ужасные, хватающие за душу звуки.– Кто-нибудь, спойте ему,– сказал Лазарев на ломаном, но понятном немецком.– Он любит, когда ему поют.

Никто не запел. Майкл уселся на вонючем сене, подтянув колени к груди. Кто-то тихо стонал, стоны сопровождались булькающими звуками поноса. От противоположной стены камеры, которая была от него не да– лее чем в восьми футах, до Майкла доносилось хныканье слепой девушки. Он видел шесть фигур – бледно-голубых силуэтов. Он поднял руку и кос– нулся потолка. Ни лучика света не попадало в эту конуру. У него было такое ощущение, что потолок опускается, а стены приближаются друг к другу, вся камера сжимается, чтобы раздавить их, превратить в крова– вое месиво. Конечно, это была иллюзия, но никогда в жизни он не желал так сильно глотка чистого воздуха и увидеть лес. Спокойнее, сказал он себе. Спокойнее. Он знал, что может перенести более сильную боль, чем обычное человеческое существо, потому что такая вещь как боль была неотъемлемой частью его жизни. Но теперешнее заключение было для него мукой душевной, и он знал, что в подобном месте он может сломаться. Спокойнее. Никому не ведомо, когда он еще увидит солнце, и ему следу– ет держать себя в узде. Волк не должен терять самообладания. Без него волку не выжить. Ему ни в коем случае нельзя терять надежду, даже здесь, в этом логове безнадежности. Ему удалось переключить внимание Блока на вымышленное гнездо изменников в «Рейхкронене», но сколько это продлится? Рано или поздно пытки начнутся опять, и когда они на– чнутся…

Спокойнее, подумал он. Не думай об этом. Это произойдет тогда, когда произойдет, не раньше.

Ему захотелось пить. Он полизал влажную стену позади себя и на– брал на язык достаточно влаги для одного глотка.

– Лазарев? – спросил Майкл немного погодя.

– Аюшки?

– Если бы ты затеял отсюда побег, есть ли тут, в лагере, какое– нибудь уязвимое место? Такое, где можно было бы перебраться через стену?