— Полтисс, прошу тебя! — простонал командор, но то ли он умолял сына замолчать, то ли просил проявить участие к себе.

Полтисс решил, что отец просит его о втором.

— Отец, садись, пожалуйста! Ну, позволь же я окажу тебе помощь. Скоро к нам присоединится досточтимый Воксвелл. Сейчас он наблюдает за девчонкой. Присматривает за тем, чтобы она приняла лекарство.

— За девчонкой? — вырвалось у Джема. — Что вы с ней сделали?

Полти небрежно развернулся:

— Вы слышали? О, какое бесстыдство! Он спрашивает меня — меня! О том, что я с ней сделал!

— О чем ты говоришь! — выкрикнул Джем. — Я люблю ее!

— Любит! — Полти расхохотался. — Видите, куда его завела тропа порока? О, сначала я просто не мог поверить, что калека-простачок способен на такой разврат!

Эй Фиваль продолжал изучать собственные ноги — правда, теперь несколько раздраженно. Юный капитан Вильдроп посягнул на тему, которую как раз собирался развить он, капеллан.

— Мы все хотим думать, что внешнее уродство указывает нам на уродство внутреннее, — вещал Полти. — Нам кажется, что урок, который дает тело, начертан и в сердце урода. Однако мы все же сомневаемся: а так ли это на самом деле? Сомневаемся, проверяем себя, словно чего-то стыдимся! И отвращение уступает место состраданию. Неприязнь сменяется терпимостью. Но куда же деваться от чувства гадливости, от ужаса, который рвется из наших сердец подобно струе из источника?

Как долго мы наблюдали за ним, пока он слонялся по деревне на костылях? «Бедный маленький калека» — вот и все, что мы о нем говорили! «Не трогайте его, он безобиден» — вот как мы говорили. Кто бы мог догадаться, что этот юноша готов продать свое сердце темному богу!

Снова зашуршала листва, и излияния Полти прервал чей-то голос:

— Полагаю, я бы смог ответить на этот вопрос, ибо я — первый, кто это предсказал. Я всегда говорил, что моральное загрязнение будет распространяться вверх по его телу, от изуродованных нижних конечностей, как от источника инфекции, и теперь, как видим мы все, я оказался прав. И то, что бастард теперь не стыдится открыто демонстрировать свое уродство, лишнее подтверждение моей правоты.

Досточтимый Воксвелл! Он выбрался из зарослей крабьей походочкой. На губах его играла зловещая кривая ухмылка. Но Джем не видел противного лекаря. Он смотрел прямо на него, но не видел. К груди Воксвелл прижимал кожаный мешок с инструментами и вел за собой, держа за руку… кто же это?

Сначала Джем не узнал ее, но, вспомнив о том, что сказал Полти, Джем решил, что это Ката.

Но что это с ней?

На ней ослепительное белое платье с широченной юбкой, под которой топорщились накрахмаленные нижние юбочки. При каждом шаге девушки юбочки громко шуршали. Вышитые кружева украшали стоячий воротник и манжеты. Черные волосы высоко подняты, уложены в прическу и повязаны синей лентой. Она была чисто умыта.

На шее Каты на цепочке висело аметистовое кольцо. Не сразу Джем заметил, что девушка хромает.

— Что ты с ней сделал? — прохрипел Джем.

Ката понурила голову, плечи её упали, но когда она подняла глаза и устремила взгляд на Джема, в её глазах не было искорок жизни.

В этот миг Сайлас Вольверон, все это время стоявший на коленях неподвижно, словно статуя, поднял голову и громко застонал, словно заблудившийся в лесу зверь.

Он не чувствовал Кату.

Он совершенно её не чувствовал.

— О Ката, Ката! — рыдал Джем.

— Восхитительное лицемерие! — в отвращении процедил Полти. — Изображает истинную любовь, хотя все это время только тем и занимался, что увлекал невинную девушку на дно своей порочной похоти.

— Нет! Джем! — не выдержала Умбекка.

— Боюсь, что это правда, госпожа Ренч.

Изящно взмахнув рукой, Полти указал на странно переменившуюся Кату и, глядя на нее взглядом, как бы полным любви, поведал совершенно фантастическую историю.

Джем от изумления утратил дар речи.

— Я часто слышал об этой одинокой девушке, которая жила в зеленой первозданности Диколесья и не училась ничему, кроме тех уроков, что преподносили ей деревья, и не знала иного измерения времени, кроме смены сезонов. Многие бы решили, что для нее недоступны такие понятия, как любовь и милосердие, но я видел — хотя она и далека от бога Агониса и от благ жизни в приличном обществе, все же в её сердце есть крупицы добродетели. Я видел, что если бы удалось вытянуть её из трясины Диколесья, её можно было бы ввести в общину, посещающую наш храм. Она не испорченное дитя, она просто нуждается в том, чтобы её обучили хорошим манерам. Получив соответствующее воспитание и образование, эта девушка могла бы стать символом обновления сердца — именно такого обновления, какое мы, представители его императорского величества, жаждем принести в эту погрязшую в грехах провинцию.

Я решился на то, чтобы вывести эту девушку из мрака. Несколько лун подряд, ублажая её побрякушками и вкусной едой, я выманивал её из леса, надеясь завоевать её доверие. Медленно, но неуклонно я вел её за собой к свету, каковым является любовь бога Агониса. И получилось так, что поначалу робко, но эта девушка стала приходить ко мне и питаться той духовной пищей, которую я ей приносил.

Голос Полти, полный печали, вдруг зазвучал торжественно и решительно. Юный Вильдроп резко развернулся к Джему и устремил на него обвиняющий взгляд вкупе с указующим перстом.

— Но я не знал, что на её пути ко мне залег подколодный змей. Все то время, которое я пытался призвать её дух к сияющим высотам, я не подозревал, что существует некто, кто ищет только её плоти! Я не знал, что все это время этот порочный юноша хотел использовать невинную девушку как вместилище для своей отвратительной похоти!

— О Джем, Джем! — рыдала Умбекка.

Полти продолжал:

— Девушка осталась невинной, я в этом не сомневаюсь, но если бы не мое вмешательство, её падение бы, несомненно, состоялось! Некоторое время её хранила наивность, присущая ей от природы, — наивность, а не моральные устои. Но это только распалило похоть гадкого искателя наслаждений, и он с большим упорством склонял её к сожительству. Наконец, обезумев от тщетности своих попыток, он решил добиться силой того, чего не мог добиться словами. Инсценировав ритуал поминовения усопших, он нарядил девушку в одежды шлюхи и увел на кладбище под покровом темноты. Он был готов сотворить то, что хотел, на надгробии покойной матери несчастной!

— О, это чудовищно! — сорвалось с губ командора. Гнев его был так силен, что он забыл о терзавшей его боли. То, о чем рассказывал его сын, точь-в-точь соответствовало пережитому благочестивой Эвелиссой на страницах «Красавицы долин».

— Девушка спасена, — патетически объявил Полтисс. — И теперь больше никогда не вернется в Диколесье. Ее отдадут на попечение моих приемных родителей, которые так преданно заботились обо мне до тех пор, пока я не нашел моего настоящего отца. В Цветущем Домике она будет ограждена и от порочных ухаживателей, и от безумного отшельника, приложившего руку к её совращению с пути истинного. Я с радостью буду часто навещать её там, ибо верю, что со временем она станет украшением этой деревни, что её печалям придет конец, и они сменятся радостями, и она навсегда позабудет об этом злобном мальчишке.