настоятель не мог преодолеть, потому, может быть, что не был в этом силен; а это заставило его решиться ехать в Се. Он взял лошадь у Леандра и одного из его слуг и отправился к епископу, который сначала противился и не соглашался на его ходатайство. Но настоятель указал ему, что эти люди не принадлежат в действительности ни к одному приходу, так как они сегодня в одном, а завтра в другом; но что, однако, их нельзя считать бродягами и темными личностями (это было самым сильным соображением, на котором священники основывали свой отказ): ведь у них есть подлинное королевское разрешение и свои семьи, а следовательно они подчиняются тому епископу, в епархии которого находятся, а что те, за кого он просит, сейчас в Алансоне и подведомственны алансонскому епископу, как и все другие жители, и что поэтому он может разрешить их обвенчать, чего он покорно и просит, потому что они, кроме того, весьма почтенные люди. Епископ согласился и позволил настоятелю венчать их в той церкви, в какой он захочет. Он хотел было приказать секретарю написать разрешение, но настоятель сказал ему, что и одного слова, написанного его рукой, достаточно, и это так приятно было владыке, что он оставил его у себя ужинать.

На следующий день он вернулся в Алансон, где нашел помолвленных совсем готовыми к свадьбам. Прочие комедианты (не знавшие, о тайне) не знали, что думать о таких приготовлениях, а Раготен более всех был в затруднении. То, что вынуждало их держать все это я таком секрете, было то, что вы знаете о Дестене, так как о женитьбе Леандра и Анжелики было известно всем, но они боялись неуспешности ходатайства. Но когда они уверились, то объявили об этом всем и прочли брачные договоры публично и назначили день свадьбы. Это было страшным ударом грома для бедного Раготена, которому Ранкюн сказал совсем тихо:

— Не говорил ли я вам? Я всегда это подозревал.

Бедный человечек впал в самую глубокую меланхолию, какую только можно вообразить, а она повергла его в страшное отчаяние, как вы узнаете из последней главы этого романа. Он был так обескуражен, что, проходя однажды в праздник мимо церкви богоматери, в то время когда трезвонили, впал в заблуждение большинства простолюдинов, которые верят, что колокола выговаривают все, что те воображают. Он остановился, чтобы послушать их, и легко убедился, что они говорят:

Раготин много вин[436]

Перепил с утра один,

Он пьян, он пьян.

Он пришел в такую бешеную ярость против звонаря, что закричал ему:

— Врешь! я совсем не много пил сегодня! Я бы не рассердился, если бы ты вызванивал:

Ах, злосчастный Раготен,

Отнял у тебя Дестен

Этуаль, Этуаль,[437] —

я утешался бы тогда, видя, что и бездушные вещи выражают сочувствие моему горю, а ты зовешь меня пьяницей! О, я тебе отплачу! — И тотчас же, нахлобуча свою шляпу, вошел в церковь через дверь, за которой нашел винтовую лестницу и поднялся по ней на хоры. Когда он увидел, что этот подъем ведет на колокольню, то поднялся до самого верху, где нашел низенькую дверцу, вошел в нее и прошел до крыши придела, под которой все, проходя, сгибались, но для него помост оказался в самый раз. Пройдя до конца, он нашел дверь, ведущую на колокольню, куда и поднялся.

Ярмарочный лекарь с женой

Когда он очутился там, где висели колокола, он увидел трезвонившего звонаря, который и не оглянулся. Тогда он стал кричать ему ругательства, обзывая наглецом, нахалом, дураком, скотиной, негодяем и так далее. Но звон колоколов мешал тому слышать все это. Раготен же вообразил, что тот пренебрегает им. Это вывело его из терпения, он подошел к нему и дал ему кулаком в спину. Звонарь, почувствовав удар, обернулся и, увидев Раготена, сказал ему:

— Ах ты улитка! Какой дьявол занес тебя сюда драться?

Раготен хотел ему сказать о причине и пожаловаться, но звонарь, не любивший шуток, не желая слушать, схватил его за плащ и дал ему ногой под зад так, что тот пролетел кубарем вдоль всей лестницы до самого помоста, а колокола опять возвестили о том, что он пьян. Он упал так сильно и головой вперед, что зацепил лицом ящик, возле которого проходила веревка, и разодрал все лицо в кровь. Он ругался, как маленький демон, и быстро спустился; он прошел через церковь и пошел к уголовному судье жаловаться на злодеяние звонаря по отношению к его особе.

Судья, видя его столь окровавленным, легко поверил тому, что он указал; но, разузнав о причине, не мог удержаться от смеха, убедившись, что у человечка в мозгу звон стоит. Однако, чтобы удовлетворить его, сказал ему, что соблюдает правосудие, и послал слугу сказать звонарю, чтобы тот пришел. Когда тот явился, судья спросил его, почему он оскорбил своим звоном этого почтенного человека, на что тот ответил, что не знает об этом, а что трезвонил, как обычно:

Орлеан, Божанси,

Нотр-Дам-де-Клери,

Вандом, Вандом,

но так как тот ударил и обругал его, то он толкнул его, а тот уж сам свалился с лестницы. Уголовный судья сказал ему:

— Другой раз будь осторожней, — а Раготену: — Будьте умнее и не верьте своим выдумкам о колокольном звоне.

Раготен вернулся домой, где не похвалился своим приключением. Но комедианты, видя его ободранное в трех или четырех местах лицо, спросили его о причине этого, однако он не хотел сказать; но они узнали об этом из разговоров, потому что молва об его несчастьи разнеслась по городу, и сильно смеялись, как и Вервиль и де ля Гарруфьер.

День свадьбы комедиантов наступил. Настоятель Сен-Луи сказал им, что он выбрал для венчанья свою церковь. Они без шуму отправились туда, и он освятил брачующихся, предварительно сказав новобрачным прекрасное поучение, и они возвратились домой, где и устроили пир. Потом задумались над тем, как провести время до ужина. Комедия, балеты и балы были для них слишком обычны, и они решили лучше рассказывать истории. Вервиль сказал, что он не знает ни одной.

Если бы Раготен не был в такой черной меланхолии, он, без сомнения, решился бы выступить, — но он был нем. Тогда просили Ранкюна рассказать о поэте Рокебрюне, потому что