киснет, ждёт от дяди милостей?! Надо мечом, мечом стол добыть! Это стрый Всеволод, тот всё словами лукавыми обольстить его хощет. Но здесь не словеса — сила ратная надобна! Мечом, кровью недругов обагрённым, он, Олег, путь себе проложит!

Воеслав тем временем говорил ему:

— Тако, княже, всего лучше. Боле идти те некуда. Брат твой Глеб невестимо где, с Новгорода бежал, бают, у чуди обретается. Силы у Глеба нету. На тя единая надёжа наша, княже.

Олег кивал, соглашался, слушая такие желанные полушёпотом сказанные речи бывшего тысяцкого. Словно бальзам для исстрадавшейся души, были для него слова старого Воеслава. Расправил плечи Олег, отбросил прочь печаль свою и тоску. Сказал только:

— Да будет тако.

...Вскоре после Пасхи, 10 апреля, вечером, когда на улицах Чернигова ещё шумело буйное веселье, двое всадников осторожно проскользнули через Восточные ворота к устью Стрижени. Здесь ждал их паромщик с двумя поводными конями.

— Садимся. Греби вборзе! — грубым голосом крикнул паромщику один из всадников. Они быстро спешились и, ведя коней под уздцы, ступили на большой бревенчатый паром. С тихим плеском поплыл паром через бурную, напоённую талыми водами Десну.

Двумя людьми, тайно бежавшими из Чернигова, были князь Олег и дружинник Ратша.

Глава 101

СТРАШНЫЙ ГРЕХ

Когда весть о бегстве Олега достигла Новгорода, это сильно встревожило боярина Яровита. Поначалу новоиспечённому посаднику было не до Глеба и не до чуди — знакомился он с неведомым доселе краем, выезжал для суда в окрестные городки и сёла, побывал у ижоры[306], у эстов[307], в Талгаве — городе племени латгалов[308], в Юрьеве, в Плескове, в Изборске. Поражали Яровита огромные пространства Новгородской земли, её нескончаемые леса, пущи, полные зверя и птицы, озёра с чистой, прозрачной водой, топкие низины. То была Русь, но иная, не такая, как на юге, а суровая, северная, с неяркими красками под извечно серым, пасмурным, затянутым тучами небом, с холодными ветрами и трескучими зимними морозами. И народ был на этой Руси иной — простоватый, но с хитринкой, неуступчивый, гордый. Никто не падал ниц, не смотрел заискивающе снизу вверх, но глядели людины прямо, смело и... одинаково, что на посадника, что на последнего захудалого холопа.

Посадничье жильё располагалось на Ярославовом дворище, здесь днями всегда было шумно, невдалеке, под окнами за воротами кипело многоголосое торжище, собиралось вече. Площадь, вымощенная коровьими челюстями, могла вместить весь город, и в доме Яровита в воскресенье и в праздничные дни аж звенела слюда в окнах.

Шум этот раздражал порой, мешал, но в то же время даже и радовал: великим городом со множеством люда управляет он, некогда безвестный юноша из вятичских дебрей.

Бегство Олега заставило Яровита тотчас вспомнить о Глебе. Он понимал: с Глебом надо кончать. Изгнанник-князь обретался где-то за Корелой, в земле заволочской чуди, и тщетно искал себе воинов и друзей. Чудские старейшины осторожничали, принимали его радушно, но с помощью не торопились. Яровит боялся другого: а вдруг Глеб вослед Олегу убежит в Тмутаракань? Или умотает за море, к свеям — это ещё хуже, там его не достанешь. Нет, нельзя такого допускать. Настал час убрать этого крамольника с его, Яровита, пути.

...Князь Святополк, было видно, сторонился Новгорода, чувствовал себя в вольном боярском городе неуютно, да ещё и в правах своих был ущемлён. Потому и оставил он подворье на Торговой стороне и перебрался в Городище, сельцо за городом, на крутом обрывистом Волховском берегу.

Здесь находилась широкая пристань, а теперь над нею вознёсся дубовый тын, окруживший амбары, бретьяницы, дома дружинников и княжье жило на самом косогоре. Было Святополку на Городище тихо и спокойно после долгих лет скитаний и походов. А князь любил тишину, не любил войн, больше сиживал за книгами.

...Славята и Яровит, прибыв ко князю, расположились в свежесрубленной пахнущей смолой горнице. На стенах здесь висели иконы, с потолка свисала люстра-хорос, в муравленой печи весело играли языки огня.

Яровит говорил, как всегда, осторожно и взвешенно:

— Опасные дела замышляет Глеб. Боюсь, как бы не сговорился он со свеями — давними нашими недругами. Король Блот Свен, проклятый язычник, давно глаз на Новгород положил. Допускать бы этого никак не след.

— И что ж удумал ты, боярин? — Святополк весь напрягся, в чёрных глазах его мелькнула настороженность, он мотал головой, переводя беспокойный взгляд с одного собеседника на другого. — Поймать бы Глеба, бросить его в поруб. Да только где ж его теперь сыщешь?

— Имеем сведения, в Заволочье он обретается, за Корелою. Думаю, найти его будет нетрудно, — отвечал Яровит.

— Об ином молвь наша, — поглаживая бороду, вступил в разговор Славята. — Ну, споймаем, а дале то с им деять? Вон Ольг, сбежал с Цернигова в Тмутаракань, рати ноне собирает.

— И как же нам быть с Глебом, бояре? — Святополк начал догадываться. — Как поступим?

— Есть у меня один человек. Бьёрн, нурман. Его Всеволод, стрый твой, княже, из Чернигова прислал, — Яровит умолк, исподлобья уставившись в побледневшее вмиг лицо Святополка.

— Бьёрн... Вы мыслите... Что ж мы... убивцы, воры? Нет... невмочь мне... Как же так? ... Брат ведь он мой.

— Князь! Один раз дядя твой покойный, Святослав, так сказал: «Лишь то свято, что не может быть нарушено никакой враждой». Глеб сам себя на смерть обрёк, когда против Новгорода, против всей Руси крамолу затеял. Не место ему на земле нашей! А покуда он жив, не будет покоя ни тебе, ни мне, ни Руси всей, ни волости Новгородской! — Решительно, твёрдо промолвил Яровит.

— И что ж, по-иному... нельзя никак? — вопросил, весь дрожащий от ужаса, Святополк. — А Бог?

Он возвёл очи горе.

— А Бог простит нас, княже, — ответил ему Славята. — Не для ся ж — для Нова Города содеем. Поцитай, Глеб — що убивеч, що тать лихой.

— Ну так. — Святополк устало вздохнул. — Что же. Делайте, как хотите. Но меня в свои дела не впутывайте. Ведать об этом ничего не желаю.

Он опасливо отстранился от бояр, встал, подошёл к печи.

И внезапно уже совсем другим, твёрдым, жёстким, голосом добавил:

— Ступайте. Ты, Славята, возьми гридней, Бьёрна возьми, плыви на ладьях в Корелу. И Глеба доставь сюда. А живым ли, мёртвым ли — то не мне вам указывать. Чай, стрый Всеволод уже распорядился!

Святополк вдруг залился