Так что жизнь в Красном доме была в значительной мере обособленной от жизни большого дома с его обширным парком, чья главная аллея, ведшая к изгибу реки Суходрев, была ориентирована на Красный дом. Парк был разбит на высоком берегу реки, с продуманно устроенных видовых площадок открывались великолепные виды вдаль с кромками леса за полями. Дети, до того видевшие только город да петербургские дачные острова, впервые могли приобщиться к деревенской жизни со всеми ее прелестями, столь ценимыми их отцом. От той поры, когда в 1834 году Наталья Николаевна прожила здесь с двумя детьми лето, на исходе которого к ним присоединился Пушкин, даже у Маши, старшей, могли остаться лишь самые смутные воспоминания. Теперь дети Пушкиных были в том возрасте, в котором была некогда их мать, когда проводила раннее детство в Полотняном Заводе.

Едва устроившись на знакомом месте, Наталья Николаевна первым делом написала свекру 1 марта:

«Я надеюсь, дорогой батюшка, вы на меня не рассердились, что я миновала Москву, не повидавшись с вами; я так страдала, что врачи предписали мне как можно скорее приехать на место назначения. Я приехала в Москву ночью и только переменила там лошадей, поэтому лишена была счастья видеть вас. Я надеюсь, вы мне напишете о своем здоровье; что касается моего, то я об нем не говорю, вы можете представить, в каком я состоянии. Дети здоровы, и я прошу вашего для них благословения.

Тысячу раз целую ваши руки и умоляю вас сохранить ваше ко мне благорасположение.

Наталья Пушкина».

Расчувствовавшийся Сергей Львович послал ей «трогательное письмо», по определению Натальи Николаевны, не замедлившей с ответом: 21 марта она написала, что «намерена приехать в Москву единственно для того, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и представить вам своих детей».

После трехлетней разлуки 5 марта Наталья Николаевна увиделась со своей матерью, прибывшей в Полотняный Завод из Яропольца в сопровождении сына Ивана Николаевича. В Полотняном Заводе состоялась и встреча матери с ее сестрой Екатериной Ивановной. Приходно-расходная книга Гончаровых 11 марта 1837 года зафиксировала расходы на обеих сестер. Они давно не виделись, и между ними произошел решительный разговор, закончившийся крупной ссорой. Наталья Ивановна, по всей видимости, выдала сестре, не стесняясь в выражениях, всё накопившееся недовольство за то, что та, заменяя ее дочерям в Петербурге родителей, не сумела предотвратить катастрофы, в результате чего одна из них осталась вдовой, а другая была вынуждена навсегда покинуть Россию. Рассержена была Наталья Ивановна и на то, что сестра даже не удосужилась сообщить ей о том, что дочь ее с детьми намерена поселиться в Полотняном Заводе. И о их приезде, как оказалось, она узнала последней. Отношения между единокровными сестрами и так оставляли желать лучшего в связи с материальными спорами по поводу наследства после смерти в 1813 году их брата Александра Ивановича Загряжского, крестного Натальи Николаевны, и в 1823 году — дяди Николая Ивановича. Теперь к давним разногласиям прибавились новые. Уже за десять лет до того своим завещанием 1826 года Екатерина Ивановна Загряжская все отписала своей родной сестре Софье Ивановне, полностью обойдя Наталью Ивановну, приходившуюся ей сестрой только по отцу. После произошедшей в Полотняном Заводе ссоры она к старому завещанию сделала 11 декабря 1837 года особую приписку, которой подтвердила свое прежнее распоряжение. Встреча в Полотняном Заводе оказалась для сестер последней. Они больше не виделись и даже не переписывались. Однако произошедшая ссора не повлияла на самое теплое и заботливое отношение Екатерины Ивановны к племяннице.

Даже до далекой Варшавы дошли слухи о том, как Екатерина Ивановна исполнила свой долг по отношению к овдовевшей Наталье Николаевне. Об этом Ольга Сергеевна Павлищева написала отцу 7 апреля: «М-ль Загряцкая только что в полной мере доказала свою привязанность к племяннице; в своем возрасте она отправилась в Калугу для того, вероятно, чтобы оказывать ей все заботы, в коих она нуждалась в том ужасном положении, в котором находилась, я думаю, со своими четырьмя детьми».

Примирил всех обитателей Полотняного Завода день 10 марта 1837 года, сороковой день со дня смерти Пушкина. Был отслужен молебен в гончаровской церкви, после чего все Пушкины и Гончаровы по традиции собрались за поминальным столом. Пушкин скончался в пятницу, и с той поры до конца своих дней Наталья Николаевна всякую пятницу постилась и никуда не выезжала.

Через два дня, 12 марта, Екатерине Ивановне Загряжской исполнилось 58 лет. Это был чуть ли не последний день ее тогдашнего пребывания в Полотняном Заводе. Она вернулась туда в начале ноября 1838 года, чтобы увезти Наталью Николаевну с детьми и Александриной в Петербург.

О явном нежелании Натальи Ивановны встречаться с сестрой свидетельствует ее письмо от 13 июня 1838 года из Яропольца, в котором она отказывается приехать в Полотняный Завод даже к рождению ребенка ее старшего сына: «Ты приглашаешь меня, дорогой Дмитрий, приехать к вам к родам твоей жены; я сделала бы это с большим удовольствием, но одно соображение препятствует этому намерению, а именно приезд вашей тетки Катерины в Завод. Не зная точно, когда она приедет к вам, я ни в коем случае не хотела бы там с ней встретиться». Так происходит разрыв между сестрами в связи со свершившимся в Петербурге.

Ко времени окончания суда по поводу дуэли, высылки Дантеса и предстоящего отъезда Екатерины Николаевны тетушка Загряжская уже вернулась из Полотняного Завода в Петербург. День высылки Дантеса, 19 марта, совпал со смертью в Петербурге девяностолетней Натальи Кирилловны Загряжской. На следующий день Екатерина Николаевна в письме, посланном вослед увозимому Дантесу, сообщила: «Вчера тетка написала мне пару слов, чтобы узнать о моем здоровье и сказать мне, что мысленно она была со мной; она будет теперь в большом затруднении. Так как мне запретили подниматься на ее ужасную лестницу, я у нее быть не могу, а она, разумеется, сюда не придет. Но раз она знает, что мне нездоровится и что я в горе от твоего отъезда, у нее не хватит духу признаться в обществе, что не видится со мною; мне чрезвычайно любопытно посмотреть, как она поступит; я думаю, что ограничится ежедневными письмами, чтобы справляться о моем здоровье».

Утром 1 апреля 1837 года Екатерина Николаевна в сопровождении Геккерена-старшего навсегда покинула Петербург, а затем и Россию.

Наталья Николаевна нашла убежище в кругу своей семьи, но вскоре ее стало тянуть в Михайловское — «тот уголок земли», который так дорог был Пушкину и где он нашел вечный покой. Она списалась с хозяйкой Тригорского П. А. Осиповой, которая 7 апреля 1837 года сообщила А. И. Тургеневу: «Получила я письмо от 27 марта, писанное от вдовы Пушкиной, которая спрашивала меня, сделано ли какое распоряжение по части богослужения о годовой службе по Александру Сергеевичу. Еще изъявляет она желание приехать на могилу его и спрашивает позволения остановиться у меня. Разумеется, что ей последнее ее желание не может быть воспрещено, хотя мне очень будет тяжело ее видеть — конечно, невольно, но делом она причиною тому, что нет Пушкина и только тень его с нами!»

Прасковья Александровна, при жизни Пушкина изъявлявшая Наталье Николаевне всяческие знаки внимания, после его гибели с настороженностью отнеслась к его вдове. Вполне неизменным в своих чувствах к ней остался разве что тот из друзей поэта, который был и ему, и его жене самым близким, — Павел Воинович Нащокин. 6 апреля Наталья Николаевна написала ему в Москву: «Простите, что я так запоздала передать вам вещи, которые принадлежали одному из самых преданных вам друзей. Я думаю, что вам приятно будет иметь архалук, который был на нем в день его несчастной дуэли; присоединяю к нему также часы, которые он носил обыкновенно».