дело доведу до конца, Симмонс, даже если мне придется всех разогнать. Проверьте, будет ли наготове полиция, если батраки что-нибудь затеют. Дня через два я приеду снова.

И, не дожидаясь ответа, он прошел к себе в кабинет. Пока готовили автомобиль, он стоял у окна, чувствуя себя глубоко оскорбленным, и думал о том, что собирался сделать, о своих добрых намерениях, думал о том, куда идет страна, в которой нельзя добиться даже того, чтобы батраки пришли и выслушали своего хозяина. Его томили обида, гнев и недоумение.

Глава XXVIII

В первые два дня этой встряски семья Фриленд вкушала радость победы. Бунт удался. Один только глава семьи неодобрительно качал головой. Он, как и Недда, ничего не подозревал, и для него такое обращение с ни в чем не повинным урожаем казалось неестественным и даже бесчеловечным.

С тех пор как обо всем узнал, он почти не разговаривал, на его всегда ясном лбу залегли морщины. Рано утром, на другой день после того как вернулся в город, Маллоринг отправился на соседний луг, где один из фермеров с помощью своей семьи и садовника Маллоринга сгребал сено, взял вилы и, не говоря никому ни слова, принялся им помогать. Этот поступок показал его отношение к тому, что происходит, яснее, чем любая речь, и его дети наблюдали за ним в полной растерянности.

– Пусть, – сказал, в конце концов, Дирек. – Отец никогда не понимал и никогда не поймет, что без борьбы ничего не добьешься. Деревья, пчелы и птицы ему куда дороже людей.

– Но это не объясняет, почему он перешел на сторону врага, – ведь дело касается просто травы!

Кэрстин ответила:

– Он не перешел на сторону врага, Шейла. Ты не понимаешь отца: для него пренебрежение к земле – это святотатство. Она нас кормит, говорит он, мы на ней живем и не имеем права забывать, что, если бы не земля, мы бы все умерли.

– Как хорошо сказано и как справедливо! – воскликнула Недда.

Шейла зло возразила:

– Может, это и верно для Франции, где растет хлеб и делают вино, а тут людей не земля кормит: они почти не едят того, что сами выращивают. Мы все едим привозную пищу и, значит, ничего такого чувствовать не можем. К тому же это просто сентиментальность, когда рядом такой произвол и с ним надо бороться!

– Твой отец вовсе не сентиментален, Шейла. То, что он чувствует, слишком для этого глубоко и неосознанно. Просто ему больно смотреть на гибель сена, и он не может сидеть сложа руки.

– Мама права, – вмешался в спор Дирек. – И это не имеет значения. Надо только, чтобы батраки не последовали его примеру. У них ведь к нему какое-то особое отношение…

Кэрстин покачала головой:

– Не бойся. Он им всегда казался чудаком!

– Ладно, я все же пойду их немножко подбодрю. Идем, Шейла?

И они куда-то отправились.

Недду они не позвали – с тех пор как батраки подали свое требование, ее постоянно оставляли одну. Она грустно спросила:

– Что же будет дальше, тетя Кэрстин?

Та стояла на крыльце и глядела куда-то прямо перед собой – побег цветущего клематиса упал на ее тонкие черные волосы и спустился на синее полотняное платье. Она ответила не оборачиваясь:

– Ты видела, как в дни юбилея жгли костры на каждом холме, костер за костром, до самого края земли. Вот теперь загорелся первый костер.

Недда почувствовала, как у нее сжалось сердце. Что такое эта женщина в синем? Жрица? Пророчица? И на миг девушке открылось то, что видели эти черные горящие глаза: что-то необузданное, возвышенное, неумолимое, полное огня, – но сразу же душа ее возмутилась, словно ее внушением заставляли видеть что-то призрачное, словно ее вынуждали смотреть не на то, что действительно существует, а на то, чего жаждала эта женщина.

Она негромко сказала:

– Я не верю, тетя Кэрстин. Нет, я не верю. По-моему, костер должен погаснуть.

Кэрстин обернулась к ней.

– Ты похожа на своего отца, – сказала она. – Вечно во всем сомневаешься.

Недда покачала головой:

– Я не могу заставить себя видеть то, чего нет. Я этого не умею, тетя Кэрстин.

Кэрстин ничего не ответила: у нее только дрогнули брови – и вошла в дом. А Недда осталась одна на дорожке, чувствуя себя очень несчастной и стараясь понять, что у нее на душе. Почему она не видит? Потому ли, что боится видеть, или потому, что слишком близорука? А может быть, она права и видеть нечего: нет ни костров, которые вспыхивают один за другим на вершинах холмов, нет ни взлета, ни разрывов туч в небесах над землей? Она подумала: «Лондон и все большие города с их дымом и всем, что они производят… со всем тем, что мы хотим от них получить и всегда будем хотеть получать, – разве они не существуют? На каждого раба-батрака, говорит отец, приходится не меньше пяти таких же рабов – городских рабочих. А все эти «шишки» с их богатыми домами, разговорами и желанием, чтобы все оставалось как есть, – ведь они тоже существуют! Я не верю и не могу поверить, что многое можно переменить. Ах, у меня никогда не будет видений, я не способна на несбыточные мечты!» И Недда грустно вздохнула.

В это время Дирек и Шейла объезжали на велосипедах домики батраков, чтобы поднять их дух. Последнее время они повсюду появлялись вдвоем, считая, что так они меньше рискуют стычкой с фермерами. Матери была поручена вся переписка, на них же возложены устные уговоры, личное воздействие. Когда они после полудня возвращались домой, им встретились два шарабана с первыми штрейкбрехерами. Оба шарабана остановились у ворот фермы Мерроу, и управляющий ссадил там четырех человек вместе с походным имуществом. Возле открытых ворот стоял фермер, косо поглядывая на своих новых помощников. Они выглядели довольно жалко, эти бедняги, которых набрали по десять фунтов за дюжину, – судя по их лицам, которые выражали полнейшее безразличие, и по глупой ухмылке, они в жизни не видели вил и не нюхали клевера.

Молодые Фриленды медленно проехали мимо: лицо юноши было презрительно-непроницаемым, лицо девушки пылало как огонь.

– Не обращай внимания, – сказал Дирек, – мы скоро положим этому конец.

Они проехали еще милю, прежде чем он добавил:

– Нам снова придется всех обойти, только и всего.

Слова мистера Погрема: «Вы пользуетесь влиянием, молодой человек!» – были верны. В Диреке было то качество, которым обладает хороший боевой офицер: люди шли за ним, а потом спрашивали себя, за каким чертом это им понадобилось!