Он перескочил дальше.

Себастиан умолк и продолжил быстро проглядывать страницу.

– Вот.

Если у него по какой-то причине не получится совершить преступление в квартире жертвы, он, скорее всего, прервет задуманное. В качестве последнего варианта Хинде указывает, что может попытаться воссоздать, или, что еще лучше, вновь посетить одно из мест, имевших для него наибольшее значение. Например, место, где когда-то зародились его фантазии или началась серия убийств.

Себастиан захлопнул книгу.

– Где началась серия убийств, – повторил Торкель. – Где было первое убийство?

– Точного адреса я не помню, но это было к югу от города. В Вестерберге или Мидсоммаркрансене, или где-то в этом роде.

– Билли найдет.

Торкель пошел искать Билли. Себастиан отправился следом.

– Фантазии, наверняка, зародились у него дома, – сказал он. – После смерти матери. Тогда начались нападения.

Он встретился с Торкелем взглядом. Надежда и напряжение казались почти физически ощутимыми.

– Его родительский дом находится в Мэрсте[53].

* * *

Мать Эдварда, Софи Хинде, прожила в доме своих родителей до самой смерти. На уединенном крестьянском хуторе неподалеку от района Ринкебю, к северу от Мэрсты. Там Эдвард и вырос. Себастиан дважды посещал этот дом в конце девяностых годов, пока писал первую книгу. Уже тогда в доме никто не жил, и он стоял заброшенным.

Они с Торкелем ехали в одной из головных машин группы захвата с синим проблесковым маячком по шоссе Е4 в северном направлении. За ними следовали два больших фургона с остальной частью опергруппы. Торкель и руководитель группы что-то обсуждали, разложив перед собой карту. Полиция Мэрсты уже оцепила подъездные пути к дому, но Торкель решил, что врываться будет группа захвата. Они обучены и имеют оборудование. Полицейским Мэрсты предстояло играть роль резервного подразделения. Захват представлял большую сложность. Дом, конечно, находился на отшибе, что было удачным, но, принимая во внимание открытые поля вокруг, подойти близко, оставаясь незамеченными, было трудно. То, что в заложниках оказался сотрудник полиции, увеличивало нервозность и моральное давление. Не потому, что подобные мгновения бывали когда-нибудь лишены напряженности. Но в каком-то смысле казалось страшнее совершить ошибку, когда в опасности жизнь коллеги.

Себастиан почти всю дорогу сидел молча. Он попытался снабдить руководителя группы захвата как можно большим количеством воспоминаний о доме. Их было не так уж много. Он помнил, что дом большой. Два этажа. Обветшавший. Больше всего ему запомнилось помещение под лестницей, где Эдвард сидел в детстве. Этого ему никогда не забыть. Холодно и сыро, под потолком простая лампочка. Грубые доски пола и запах застарелой мочи. Чем больше он думал об этом темном месте, тем больший страх его охватывал. Одна мысль о Ванье в родительском доме Эдварда была невыносимой.

Возле Уппландс Вестбю поступил отчет от Билли. Он нашел в архиве адрес дома в районе Мидсоммаркрансен и направлялся туда с другой командой. Он пообещал сообщить, как только будет знать больше.

Значит, теперь у них две команды. С одной целью. Спасти Ванью. Торкель оторвался от карты и посмотрел на Себастиана.

– Ты думаешь, она в Мэрсте?

Себастиан кивнул.

– Родительский дом должен быть важнее, чем место первого убийства. Порождает больше фантазий.

Себастиан умолк и стал смотреть в окно. Торкель собрался было задать еще вопрос, но понял, что не в силах. Ему не хотелось слишком много знать о ходе мыслей Хинде. Во всяком случае, деталей. Пусть Себастиан оставит их при себе. Его волновала только возможность найти Ванью. Руководитель группы захвата наклонился к нему.

– Прибудем через двадцать минут. Максимум.

Торкель кивнул.

Скоро начнется.

* * *

Хинде стоял в комнате и смотрел на Ванью. Он развязал шнур вокруг ее ног и снял с нее тренировочные брюки. Ноги у нее были сильными, поэтому он на всякий случай развязывал их по очереди. Но она все время лежала неподвижно. Он точно не знал, в сознании она под мешком или нет. Он коснулся ее теплых голых ног. Посмотрел на черные трусики, видневшиеся под серой майкой. Немного понаслаждался этим мгновением.

Затем встал и подошел к коробке, которую поставил в центре комнаты.

Он открыл коробку и бережно вынул лежавшую на самом верху ночную рубашку. Из мягкого хлопка, еще ни разу не использованную. Почти такой же рисунок, как у оригинала. Такую модель, как у матери, больше не производили, и Ральф обошел много магазинов, прежде чем нашел эту, одобренную самим Хинде. Хотя голубые цветочки были чуть поменьше, рубашка вызывала у него то же ощущение, как те, которые он сам использовал в девяностых годах.

Он несколько раз встряхнул ночную рубашку, чтобы проветрить, а затем повесил ее на спинку кровати. Вернулся к коробке и достал нейлоновые чулки и специально купленный поварской нож. Разглядел внизу пакет с едой. Его он выставит чуть позже. Сперва ему хотелось привести в порядок ее. Он положил чулки рядом с рубашкой и вынул нож из упаковки. Пощупал лезвие. Очень острый и хорошо ложится в руку. Лезвие ламинировано вместе со 100 слоями стали, попеременно твердой и мягкой, и способно прорезать почти все.

Внезапно она шевельнулась. Не сильно, но настолько очевидно, что он решил, что она в сознании. Пришло время следующего шага. Он был сопряжен с риском.

Ему хотелось, чтобы она надела ночную рубашку сама. Пусть не добровольно, но, во всяком случае, собственноручно.

Для начала он стал накрепко привязывать новым шнуром ее левую ногу, по-прежнему остававшуюся свободной. Ванья оказала небольшое сопротивление, но он действовал решительно и вскоре привязал ногу. Затем встал, подумав, что нейлоновыми чулками воспользуется позже. Это станет вторым шагом. Он пошел и сел рядом с ней на середине кровати. Старые пружины внизу заскрипели, кровать показалась ему слишком мягкой от старости и неудобной. Впрочем, это не имело значения. Ей тут все равно не спать.

Хинде взял нож и перерезал обмотанную вокруг ее талии веревку, которая удерживала скрывавший верхнюю часть тела коричневый мешок. Ухватился обеими руками за дно мешка и резким движением стащил его. Ему стали видны лицо и светлые волосы Ваньи. Она была в сознании. Он с любопытством разглядывал ее. Плотно приклеенный ко рту серебристый скотч слегка уродует ее лицо. Но она красива. Волосы растрепаны, лицо немного раскраснелось от напряжения. Но глаза горят.