— С кем я говорю? — осведомилась она. — Копла нет.

— Вы не скажете, когда он вернется? — спросил Монек.

— Кто ж его знает! — хмыкнула Лея.

И действительно, Копл мог пропасть на весь день, а то и на ночь. В семье Копла царил переполох. Лотти получила письмо от своего жениха, где говорилось, что он разрывает помолвку. Прочитав письмо, Лотти сорвала с пальца обручальное кольцо с брильянтом и выбросила его в окно. Менди кинулся на улицу, долго искал кольцо, однако вернулся ни с чем. Лея заподозрила, что на самом деле парень кольцо нашел и куда-то его припрятал или продал. Не успев приехать, Менди перезнакомился с варшавской молодежью и теперь каждый вечер водил своих новых друзей в кино. Лея старалась держаться от детей и мужа в стороне — уж очень настроение было скверное. Царица Эстер и Салтча в конце концов сделали шаги к примирению и стали приглашать ее в гости, однако Лея под разными предлогами этих визитов избегала. Она подолгу сидела одна в ресторанах и совершала длинные прогулки от гостиницы до моста, а оттуда обратно на площадь Трех Крестов. В Варшаве ей было так же одиноко, как и в Нью-Йорке. Она останавливалась у магазинов, смотрела с отсутствующим видом на витрины и бормотала себе под нос: «Копл — вор. Да, поделом мне».

Копл же почти все время проводил у Оксенбургов; Рейце освободила ему комнату и готовила самые любимые его блюда: требуху и маринованную рыбу в кисло-сладком соусе. Польская марка с каждым днем падала в цене, а доллар, наоборот, рос. Копл сорил деньгами — тем более что жизнь в Варшаве была чудовищно дешевой. Вдове Жилке он купил шубу и золотые часы. Он оплачивал визиты врача к Исадору Оксенбургу, давал деньги на массаж его больных ног. Он помог младшей дочери Регине снять квартиру и выплатил владельцу задаток. Не забывал он и своих старых дружков Ичеле Пелцвизнера, Мотю Рыжего и Леона Коробейника. Как только Копл воцарился у Оксенбургов, Давид Крупник бывать у них перестал. Жена же его, в прошлом госпожа Голдсобер, наведывалась к Оксенбургам частенько и засиживалась допоздна. Она курила свои астматические папироски и играла с Коплом в покер. В Америке, решили все, Копл забыл, как играть в эту игру, ибо не проходило и дня, чтобы он не проигрывал несколько марок. «Не везет в картах — повезет в любви», — неизменно повторяла госпожа Крупник.

Копл разыскал почти всех своих старых друзей и знакомых. Он выяснил, что Наоми, домоправительница реб Мешулама, теперь владеет булочной на Низкой улице, и однажды вечером отправился к ней. От Наоми Копл узнал, что Маня вышла замуж, но со своим мужем не жила. Работала она в посудной лавке на Мировской, а жила в доме своего хозяина где-то на Птасьей. Телефона в доме не было, и Копл сел в дрожки. Было уже поздно, и Копл колебался: удобно ли ехать в такое время в гости? Он прошел через погруженный во мрак двор, откуда исходил терпкий запах чеснока и гнилых яблок. В небольшом молельном доме танцевали набожные хасиды. Копл остановился и долго смотрел, как исступленные евреи встают в круг, расходятся, топают своими тяжелыми сапогами, трясут бородами. Его подмывало войти внутрь и принять участие в танце, однако он подавил в себе это желание. Он поднялся по темной лестнице на третий этаж и постучал. В ту же секунду послышались шаги, и раздался голос Мани:

— Кто там?

— Это я. Копл.

— Кто? Старика нет.

— Откройте, Маня. Это я, Копл, управляющий.

Раздался звон цепочки, и дверь открылась. Несмотря на тусклый свет в коридоре, Копл сумел Маню рассмотреть: постарела, но такая же живая и подвижная, модное платье, в ушах сережки, на шее бусы из искусственного коралла, запавшие щеки напудрены, калмыцкие глаза подведены.

— Копл! И впрямь вы! — воскликнула она.

— Да, я.

— Мать моя, если и такое бывает на свете, то уж не знаю… — Она всплеснула руками и расхохоталась. — Я знала. Я всегда знала, что вы объявитесь.

— Почему вы были так в этом уверены?

— Знала, и все тут. Я все знаю.

Она провела его на кухню, просторную комнату с плиточным полом и медными мисками по стенам. Хозяев дома не было. На табурете лежала колода карт. У стены стояла койка, продавленная в том месте, где сидела Маня. Она засуетилась, принюхиваясь своими широкими ноздрями.

— Надо же, Копл… Ни чуточки не изменился.

— Ты тоже, Маня. — Копл перешел на «ты». — Совсем не изменилась.

Она посмотрела на него с подозрением и засмеялась снова.

— Я — никто, — сказала она. — А вот вы стали зятем реб Мешулама. А это кое-что да значит.

— Ни черта это не значит.

— Послушайте, как вы меня отыскали?

— Через Наоми.

— А она откуда знает?

— Это у нее надо спросить.

— Узнаю Копла. Не изменился ни капельки. Когда вы приехали? Лея тоже в Варшаве?

— Увы.

— Так вот, значит, как обстоят дела… — Маня скорчила гримасу и, помолчав, добавила: — Ну же, не стойте в дверях, точно нищий. Садитесь на кровать.

— Я слышал, ты замуж вышла.

— Господи, от вас ничего не утаишь. Да, вышла. Угораздило.

— Что, неудачно? — Копл закурил.

— Полюбуйтесь на него. Пробыл всего пять минут после многолетнего отсутствия — и хочет, чтобы ему обо всем доложили, во всех подробностях. Я сейчас вам чаю дам. Время-то еще детское.

И Маня бросилась к плите ставить на огонь чайник.

2

В половине одиннадцатого в дверь позвонили. Вернулись Манины хозяева. Маня быстро выключила газовый свет на кухне и бросилась открывать. Копл остался в темной комнате один. Сидя в потемках, на краю Маниной кровати, он испытал вдруг странное чувство, будто вновь стал молодым парнем, мелким служащим на Багно, и приударяет за горничными. Из открытой двери в кладовку доносились давно забытые запахи цикория, зеленого мыла, лимонной кислоты, стиральной соды. Он еле удержался, чтобы не чихнуть. В коридоре что-то бубнил себе под нос хозяин, слышно было, как он вытирает ноги о коврик у дверей. Хозяйка смеялась. Он вынул из кармана сигарету и сунул ее в рот — закурю, как только можно будет, решил он. Идиотка эта Маня. Зачем было связываться с этой невежей, которая верит в сны и целыми днями гадает на картах? Потерял столько времени. Мог бы провести вечер с Жилкой. Он прикусил губу. Кто бы мог подумать, что этой корове взбредет в голову строить из себя знатную даму! Брак, дети, респектабельность — и она еще имеет наглость рассуждать о подобных вещах! Разведись, мол, с Леей и женись на ней!

Он потянулся и прикрыл рукой рот, чтобы подавить зевоту. «Какого черта я ее домогался? — размышлял он. — У нее голова пойдет кругом». Сейчас ему хотелось только одного — вернуться домой и лечь спать.

— Копл, вы еще здесь? — сказала, входя, Маня.

— А что, я, по-твоему, должен был из окна выпрыгнуть?

— Они пошли спать. Старуха чуть было сюда не вошла. — И Маня визгливо захихикала.