Он взял такси и поехал к Оксенбургам. В подворотне его поджидала Жиля. Лицо напудрено, без шляпки, на плечи накинут каракулевый жакет — подарок Копла. Жиля смотрела на него алчными глазками. В любви Копл не отказывал никому, но у этой женщины было одно на уме: вытянуть из него как можно больше денег. Во время самых нежных ласк она могла вдруг прошептать: «Копл, дай доллар».

Копл был совсем не голоден, но Жилке хотелось в ресторан. Ее маленький ротик, напудренный по краям, чтобы казаться еще меньше, был под стать зияющей пропасти. Ела она все подряд: гуся, шейку, телячью ножку с чесноком, требуху. И пила — при условии, что платил Копл, — все подряд тоже: и водку, и коньяк, и пиво. Из всех удовольствий, пожалуй, лишь самое главное — занятие любовью не доставляло ей никакой радости; тут она становилась холодной, как рыба. Она терпеть не могла его требовательных ласк, все время боялась, как бы он не порвал или не испортил ее кружевное белье. Вдобавок она никак не могла забыть своего покойного мужа. Ни разу не было, чтобы, уходя от нее, Копл испытал удовлетворение. И поэтому теперь, когда выяснилось, что Маня его разыскивает, он решил, что надо бы Жилку проучить. Вот почему Копл с ней не поздоровался и не стал, как это делал последнее время, целовать ей ручку. Прошел мимо, даже не вынув изо рта сигареты.

В тот вечер он не ночевал дома и в гостиницу вернулся только к обеду. Он был готов к тому, что Лея вновь примется его распекать. Если ее что-то не устраивает — собирался сказать он ей, — он даст ей развод и будет платить алименты. Войдя в холл гостиницы, он вдруг увидел, что навстречу ему бредет какой-то на удивление знакомый и при этом совершенно чужой старик. То был он сам, Копл, его собственное отражение в зеркале. Лицо желтое, волосы на висках почти совсем седые.

К мысли о том, что счастье и мораль тождественны, Аса-Гешл пришел сам, а не только в результате изучения «Этики» Спинозы, которым он по-прежнему зачитывался в свободные часы. Все его размышления на этот счет сводились к тому, что единственная цель человечества — получать от жизни удовольствие. Но ведь и Тора сулила человеку дождь в качестве вознаграждения за покорность Всевышнему. Разве приход Мессии не сулил человеку счастья? А марксизм? Разве ставил он перед собой иную цель, кроме достижения всеобщего счастья? Разве не к этому стремился в конечном итоге и сам Аса-Гешл? Увы, постоянно возникали обстоятельства, которые счастью препятствовали.

Его собственная личность оставалась для него загадкой. Согласно Спинозе, радости можно добиться лишь вместе с другими — он же, Аса-Гешл, сторонился людей. Он не пил, не танцевал, не состоял в обществах или организациях, где бы у него могли появиться друзья. Целыми днями просиживал он в своем кабинете и размышлял о чувствах и страстях, что вело лишь к душевной смуте. Найти ответы на вечные вопросы он оставил надежду давным-давно. Покоя, впрочем, это ему не принесло. Он был согласен с философом из Амстердама в том, что мудрец меньше всего рассуждает о смерти и обо всем том, что не способствует радости. Вместе с тем освободиться от собственных эмоций он был не в силах. Он ходил взад-вперед среди своих книжных полок, насупив брови, кусая губы и напевая хасидскую мелодию, которую запомнил еще со времен Малого Тересполя, и составлял в уме жалобы Всевышнему, чья неусыпная бдительность вызывала у него немалые сомнения.

В дверь постучали. В кабинет заглянула Адаса.

— Аса-Гешл, — сказала она. — Даша заболела.

— Что на этот раз?

— Горло болит. Позвони, пожалуйста, доктору Минцу.

Их глаза встретились. С годами волосы Асы-Гешла поредели. Он сутулился, хотя Адаса не раз говорила ему, чтобы он расправил плечи. Минц, сын старика Минца, заверил ее, что Аса-Гешл совершенно здоров, однако его бледность вызывала у нее постоянную тревогу. И потом, почему он так мало ест? Почему просыпается среди ночи и не может больше заснуть? Адасе казалось, что мужа гложет какой-то скрытый недуг.

Адаса была по-прежнему красива, хотя события прошлых лет наложили на нее свой отпечаток. Сначала Аделе отказывалась разводиться с Асой-Гешлом, и им приходилось жить в грехе. Ей казалось порой, что она отлучена от жизни. Когда же наконец, после долгих препирательств, Аделе на развод согласилась и Адаса и Аса-Гешл поженились, возникли новые невзгоды. Беременность оказалась тяжелой, роды — еще тяжелее. Даша — ее назвали в честь бабушки — девочкой была слабенькой. Аса-Гешл хотел мальчика и никак не мог примириться с мыслью, что у него родилась девочка. Вдобавок постоянно не было денег. Зарплаты учителя не хватало: мужу приходилось содержать сына, его мать, свою сестру и ее детей — Динин муж получал за уроки Талмуда сущие гроши. Огорчало Адасу и многое другое. Ее роскошные золотистые волосы поблекли, в углах глаз появились морщинки. Вместе с тем она оставалась такой же стройной, как и много лет назад.

— Ты заглянула ей в горло? — спросил, подойдя к жене, Аса-Гешл.

— Не дает.

— Ну, не волнуйся, дурочка. Поправится. — И он обнял ее и поцеловал. Адаса закрыла глаза. Стоило ему проявить нежность, как ей сразу же становилось легче. Хотя женаты они были уже много лет, у нее возникали к мужу постоянные претензии. Днем он бывал дома редко, вечером готовился к урокам, проверял тетрадки либо читал. Случалось, он уходил к Герцу Яноверу или к кому-то еще — к кому Адаса понятия не имела. Иногда из-за сущей чепухи он мог дуться неделями. Дни, когда он пребывал в хорошем настроении, можно было пересчитать по пальцам. Теперь, когда Даша захворала в очередной раз, Адаса испугалась, что он опять замкнется в себе, ведь визиты доктора Минца обходились ему, прямо скажем, недешево. Впрочем, предсказать, как он себя поведет, было невозможно. Он стоял на пороге, обнимал ее и целовал в глаза, в нос, в шею, брал губами мочку ее уха. Отвел ее к дивану, сел, посадил ее себе на колени и начал укачивать и утешать, точно ребенка. «Ш-ш, ш-ш, Адасала, — бормотал он. — Люблю тебя».

У нее на глаза навернулись слезы.

— Ах, Аса, — вздохнула она.

Дверь открылась. Это была Ядвига, служанка. Научить ее стучать, когда дверь закрыта, было невозможно. Обнаружив, что хозяйка сидит на коленях у хозяина, она лишилась дара речи. Ее широкое, по-славянски скуластое лицо покраснело, отчего синие глаза стали голубыми.

— Ах, przeprazham, извините, — сказала она и попятилась назад.

— Что тебе, Ядвига? — окликнул ее Аса-Гешл.

— Я поставила согреть воды для полосканья… — объяснила она.

Адаса посмотрела на нее сияющими от счастья глазами:

— Налей воды, когда согреется, в стакан, насыпь соли и остуди.

— Приходил посыльный от угольщика.

Улыбка исчезла с лица Адасы.

— Я сейчас приду, — сказала она.

Однако Ядвига не уходила. Пора было готовить обед, а в кладовке — шаром покати. Мясо куплено не было, да и молока осталось на донышке. Ядвига собиралась спросить хозяйку, что приготовить на ужин, но, увидев, что Адаса сидит у Асы-Гешла на коленях, да еще вальяжно покачивает ногой, с которой вот-вот свалится домашняя туфля, она испытала вдруг такое теплое чувство, что промолчала. Ее ноги словно приросли к полу.