произведения. В нашем случае мы убеждаемся в том, что так же, как в музыкальной культуре, где слово не внешне соотносится с сущностью произведения, в поэзии музыка стиха вполне способна играть равноправную с семантикой слова роль в выражении содержания. В самом деле, в чем смысл повтора строк «En Avila del Rio» и «dentro, en Avila», как не в создании определенного звучания стиха? И в этом повторе нет никакой нарочитости. Ведь тема произведения – не только сообщение о гибели друга, но и отношение автора к этому событию. Психологическая достоверность переживаемого горя здесь поразительна: в стихотворении точно передано движение от яркого и острого чувства боли, воплотившегося в первой строке, до приглушенной, мучительной грусти, которой исполнен конец стихотворения.

Сначала мы еще не знаем, что произошло, но уже знаем где: «En Avila del Rio». На первое место, как обычно в таких случаях невольно выдвигается какая-либо подробность. Детали трагедии стремятся спасительно заслонить от нас ее сущность. Вот отчего из пяти строк стихотворения в четырех идет речь о том, где произошло трагическое событие, и только в одной, предпоследней строке, о том, что же собственно случилось. Это – естественная реакция человека, переживающего гибель близкого: сущность трагедии не сразу выговаривается именно потому, что глубока боль. В нашем стихотворении эта боль (тема гибели) проявляется еще до четвертой строки, и проявляется она в музыке стиха.

Обратимся к графику. Почти «гласное» звучание первой строки (5,69) подобно непроизвольно вырвавшемуся из груди крику. Вторая строка с семантической точки зрения кажется по отношению к первой простой тавтологией, однако с музыкальной стороны она составляет ей прямой контраст, т. е. смысл существования строки в произведении здесь не логико-семантический, а именно музыкальный. Слово «dentro», этот мрачный звукообраз строки, снижает ее уровень звучности до самого низкого во всем стихотворении (5,38). Контраст звучности первой и второй строк – самый большой, он составляет 0,31 единицы звучности, что безусловно отвечает внутренней напряженности стиха. Третья строка – опять не простое горение первой. Ее серединное положение в стихотворении, сокращение паузы после слова «Rio», – все это снижает уровень ее звучания по сравнению с первой строкой до 5,53 единиц. По сравнению со второй строкой, это подъем тона стиха, но уже не такой резкий. Еще менее резко падение уровня звучности на четвертой, главной, «логикосемантической» строке.

Наконец, последняя строка, идентична и с семантической, и с музыкальной точки зрения второй строке, но все же ей не тождественна. Ее функция в том, чтобы повторить и мрачный звукообраз «dentro», и самый низкий уровень звучания стиха (5,38), но в соседстве со строкой «mataron a mi amigo» она уже не составляет большого перепада звучности, как это было в первом случае. Вследствие этого общая напряженность стиха падает. Вот картина движения контрастности в стихотворении: 0,31 – 0,15 – 0,07 – 0,08. Мы видим закономерное ослабление напряженности стиха. И этот процесс гармонизации звучания сочетается в нашем случае с падением общего уровня его звучности.

Интересно обстоит дело со средним уровнем звучности. Ближе всего к черной жирной линии нашего графика приближаются два стиха: «En Avila del Rio» и «mataron a mi amigo», т. e. наиболее тематически значимые строки; кстати, их общая звучность практически совпадает с идеальным средним уровнем звучности всего стихотворения: (5,53 + 5,46): 2 = 5,495. Это лишний раз подтверждает правило: средний, самый характерный, уровень звучности представлен стихами, наиболее значимыми в тематическом отношении.

А вообще, эти удивительные строки испанской поэзии говорят о том, что содержание стихотворения принципиально не сводимо к рассудочной «идее» или «понятию», что «благозвучность» поэзии – не формальна, что музыка стиха – один из важнейших смыслообразующих факторов произведения.

О гибели друга в Авила-дель-Рио сообщается скупо, без каких-либо эпитетов и впечатляющих метафор. Ощущение жуткой трагедии, психология переживания этой трагедии, т. е. важнейшая сторона содержания произведения, выражена исключительно музыкой поэтической речи.

В случае с компьютерным «стихотворением» эмоциональная пустота текста привела, как мы видели, к пустоте мелодической, и никакое субъективное воображение не смогло придать смысла бессмыслице. Напротив, в стихотворении, где есть глубина и яркость, мелодия стиха полна глубокого смысла и значения. А следовательно, при анализе лирического стихотворения характер соответствия нашей кривой семантике и образному строю произведения может стать своеобразным дополнительным критерием его художественной полноценности. И с другой стороны, анализ стихотворения с точки зрения соответствия мелодии семантике слова вскрывает его внутренний и не всегда явный для логико-семантического анализа смысл.

Но остановимся пока на примерах наиболее однозначно понимаемых произведений. В стихотворении М. Ю. Лермонтова «И скучно и грустно…» мысль поэта выражена предельно ясно. Мы можем как угодно относиться к тому, что сказал Лермонтов, но позиция автора сомнений не вызывает.

И скучно и грустно, и некому руку подать

В минуту душевной невзгоды…

Желанья!., что пользы напрасно и вечно желать?..

А годы проходят – все лучшие годы!

Любить… но кого же?., на время» – не стоит труда,

А вечно любить невозможно.

В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа:

И радость, и муки, и все там ничтожно…

Что страсти? – ведь рано иль поздно их сладкий недуг

Исчезнет при слове рассудка;

И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,

Такая пустая и глупая шутка…

Как же поведет себя кривая, отражающая мелодию этого стихотворения? См. график № 6.

Стихотворение Лермонтова, конечно, элегия140. Естественно поэтому, что наш график отобразил общее падение звучности стиха к концу произведения.

График № 6

Обратим теперь внимание на строки, максимально приближенные к среднему уровню звучности. Это первая строка: «И скучно и грустно, и некому руку подать» (4,97); В. И. Масловский верно назвал ее «эмоциональным толчком мысли»141, это одновременно и эмоциональный и мелодический камертон всего стихотворения. Затем четвертая строка: «А годы проходят – все лучшие годы!» (4,96); абсолютное совпадение звучания строки с общим уровнем звучности произведения наталкивает на трактовку этого стиха как наиболее тематически значимого. В самом деле, в простых словах здесь соединены трагическое чувство времени, воспринимаемого как единонаправленный поток, и сознание собственной подчиненности этому потоку, утери непосредственно радостного приятия мира и утраты душевных сил. Последнее подчеркнуто концовкой второй строфы: «В себя ли заглянешь? – там прошлого нет и следа: И радость, и муки, и все там ничтожно…». По сравнению с четвертой строкой здесь усилен мотив субъективности авторского мировосприятия. Восьмая строка как раз и