— Днём, — ляпнула Нора и покраснела, чувствуя себя очень глупо.

Вообще-то в том, что Клос ночует в её комнате, была заслуга Веймы и её… странного чувства юмора. Мужу баронессы выделили третью хорошую кровать (первые две достались Норе и Вейме с Виром), но вот просторной комнаты не нашлось, и в покоях рыцаря Клоса, кроме кровати, едва помещался сундук с его одеждой. Доспехи и оружие разместили в общей оружейной на первом этаже. Клос, не привыкший к такому обращению, жаловаться не стал, селиться в доме отца посчитал унизительным, но целыми днями то пропадал неизвестно где, то слонялся без дела по дому, а сюда приходил только спать.

— Меня поймал за рукав Вир, — пояснил рыцарь и показал жене порванную рубашку. — Сказал, что не мешало бы потренироваться перед поединком с графом цур Дитлином. Я еле вырвался переодеться.

Клос коротко хохотнул.

— У Вира и силища! Я думал, он мне руку оторвёт!

— Он может, — согласилась Нора. Она вдруг подумала, что впервые оказалась наедине с собственным мужем. Вернее, впервые оказалась рядом с ним при свете дня. Обычно всегда вокруг толпились люди. Слуги, кнехты, Вейма… А сейчас они все были где-то далеко. Здесь оставались только они двое. Муж и жена. Это было… странно.

Дверь отворилась, вошёл слуга, который с поклоном принёс одежду своего господина — попроще, покрепче, чем то, в чём Клос расхаживал с утра.

— Пшёл вон! — рявкнул на него рыцарь, отбирая одежду.

Нора подняла брови. Прошлой ночью Липп говорил ей, что в Хларии знатные люди вовсе не одеваются сами — для каждой вещи есть свой слуга и все стоят, почтительно ожидая, чтобы подать, повязать, закрепить, зашнуровать именно свой предмет туалета. А господин или госпожа стоит как истукан и терпит всё, что с ним делают слуги. Липп тогда много болтал, пытаясь развлечь или рассмешить замученную страшными картинами магического боя баронессу. Но этот рассказ и правда её позабавил. А в Тафелоне бывало по-всякому, но уж шнуровку на себе никто из знати не затягивал.

— Не люблю, — пояснил Клос, раскладывая на их кровати принесённые штаны и рубашки. — Возятся, возятся… Теребят, как будто я кукла или что похуже. В походе, небось, не до того.

Нора покраснела ещё больше. Тонкая сорочка не скрывала статного тела её мужа, его крепких мускулов — баронесса прекрасно помнила, какой силой они дышат и как она себя чувствовала в его объятьях. А он её даже не стеснялся.

Внезапно её осенила новая мысль.

— Поединком с графом цур Дитлином?

— Ну да, — нетерпеливо ответил Клос, натягивая тёмно-синие шоссы[37]. — Я же вызвал этого старого дурака на совете.

Нора ещё какое-то время соображала, продолжая пожирать глазами собственного мужа. Потом подумала, что ему наверняка не впервой вот так одеваться перед женщиной и можно себе представить, что это были за женщины! Она отвернулась.

— Граф цур Дитлин — опытный воин, — колко произнесла баронесса.

— Ну да, — отозвался Клос, ныряя в ярко-красную рубашку. В Тафелон ещё не пришла из Хларии нелепая мода носить правую сторону одного цвета, а левую другого. — Это всем известно. В войне с нагбарцами он себя показал не хуже твоего батюшки, э?

Нора повернулась и посмотрела на мужа. Ему очень шёл наряд, и цвет и весь он был… он был…

— Он может тебя убить! — вырвалось у Норы.

Клос, который как раз застёгивал на талии новенький кожаный пояс, внимательно посмотрел на жену.

— Может, — согласился он, затягивая шнуровку за запястье. — Для этого я и нужен.

— Для чего?!

— Чтобы рисковать жизнью во имя прекрасной дамы, — легкомысленно рассмеялся Клос.

— Но ты же не любишь меня!

Руки рыцаря, возящиеся с пряжкой, остановились. Клос смерил Нору ещё более внимательным взглядом. Потом отвернулся, открыл дверь и что-то рявкнул в коридор.

— Когда нас обвенчали, о любви речи не было… жена моя, — бросил он баронессе всё тем же легкомысленным тоном.

Нора смутилась. Было страшно нелепо быть женой совершенно чужого человека, родить от него трёх сыновей и остаться с ним едва знакомой! Губы рыцаря тронула улыбка, значения которой баронесса не смогла разгадать. Он протянул руку и коснулся её плеча.

— Ты дашь мне рукав, чтобы я прикрепил его к доспехам перед поединком? — спросил он, усмехаясь.

Нора не успела ответить — дверь снова отворилась, пошёл слуга, который с поклоном подал резной гребень.

— Забери и приведи в порядок, — кивнул рыцарь на скомканную одежду, выхватывая у слуги гребень. — И пшёл вон отсюда.

Он принялся расчёсывать свои густые пшеничные волосы, а Нора всё думала, что за странная нелепость требует от неё отпустить его на поединок, чтобы его голова залилась кровью, чтобы потухли его глаза, чтобы сила ушла из его рук… Зачем?!

— Что случилось? — смягчился Клос, перехватив полный ужаса взгляд своей жены.

— Я боюсь, — честно призналась Нора.

Клос отложил гребень, шагнул к ней и привлёк к себе. Нора упёрлась руками в его грудь, но вырваться нечего было и думать… она и не думала. Скольких женщин он успокаивал таким образом?!

— Я молодой, а он старый, — сказал рыцарь. — Ты будешь гордиться своим мужем.

Он наклонился и поцеловал её в губы. Последний раз он целовал её, когда их обвенчали, тогда он был ещё почти ребёнком, ростом вровень с ней, а она — совсем юной девушкой, для которой брак означал только то, что отец больше не сможет распоряжаться её рукой и ложем. Теперь Клос был мужчиной.

Дверь снова распахнулась, но вошёл не слуга Клоса, а один из сеторских слуг дома Фирмина.

— Господин Вир велел звать господина Клоса немедленно! — выпалил слуга.

— Скажи, сейчас приду, — огрызнулся рыцарь. — Пшёл вон!

Конечно, Врени не сразу ушла из города. Такую удачу следовало отметить… а, может, попросту напиться. Жизнь ещё никогда не казалась цирюльнице такой сложной и противной штукой, как сегодня. Против обыкновения она не пошла ни в тот кабак, где собирались прозревшие, ни туда, куда заглядывали, бывало, освобождённые. Ей надо было побыть одной, не рискуя наткнуться ни на кого из знакомых. Тем более, что в кабаке прозревших её могли поджидать недобитые друзья тех, кто напал на дом Фирмина, а в кабаке освобождённых она рисковала встретиться со своим старшим братом. Когда-нибудь ей придётся с ним объясняться, но… не сегодня. Не сейчас, когда всё и без него запуталось.