день и час, когда вызвался на поиски Мерлина. Невзирая на это, он исходил все горы и долины, повсюду ища известий о пророке. Часто на его расспросы отвечали бранью и насмешками; но столь же часто доводилось ему и наказывать своих обидчиков, ибо, изменившись наружно, он сохранил свою прежнюю доблесть и отвагу.

Когда в королевстве Логр не осталось ни единого уголка, где бы он не побывал, он решил переплыть море и направиться в Малую Бретань, где, как предрекла ему девица, он мог услышать о том, кого искал. Прибыв в эту страну, он увидел, что близится срок завершения поисков, а о Мерлине все не было вестей.

– Увы! что мне делать? – сказал он себе, – вот уже подходит день, когда мне надо явиться ко двору короля; я поклялся быть вдали от него не более года. Но ведь я больше не Гавейн, а существо совершенно ничтожное и достойное жалости; так должен ли я выполнять обещания Гавейна? Увы! к несчастью, да. Я волен прийти и уйти, меня не держат в плену; стало быть, я буду клятвопреступником, если не вернусь к назначенному сроку; а я не намерен загубить и душу свою так же, как тело.

Беседуя так сам с собою, он вступил в Броселиандский лес, росший на пути к той гавани, откуда он должен был отправиться в Великую Бретань. Все так же верхом на Грингалете, он услышал справа некий голос. Он повернул голову, но не увидел ничего, кроме легкой дымки, которая, как ни была легка, не давала коню двинуться дальше. Он прислушался и различил такие слова:

– Мессир Гавейн, мессир Гавейн, не падайте духом; все, что должно случиться, случится.

– О! Кто так говорит со мной? – спросил Гавейн.

– Как! – произнес голос, – вы меня не узнаете? Когда-то вы лучше знали меня. Вот так оно и бывает в этом мире, и правду говорит пословица: «С глаз долой – из сердца вон». Я был вашим другом, пока мог услужить королю и его баронам; а нынче король и бароны уже не думают обо мне. Стыдно вам так скоро меня забывать!

Эти слова навели монсеньора Гавейна на мысль, что он слышит голос Мерлина.

– Да, – сказал он, – мне следовало вас узнать, ведь я часто слышал ваш голос; теперь прошу вас, покажитесь и позвольте мне вас увидеть.

– Нет, Гавейн, отныне вы меня больше не увидите; сожалею об этом, но не могу поступить иначе. Отныне я буду невидим для всех, кроме моей возлюбленной. Я заключен навеки в этой тесной ограде; она не из дерева, не из камня, но нет ограды более прочной и неодолимой. Лишь та, что держит меня здесь, единственная знает, как в нее войти. Она приходит сюда, когда ей угодно дать мне насладиться ее присутствием.

– Как! любезный друг Мерлин, вы здесь в плену и не можете вырваться из него ни ради меня, ни ради кого другого! Вы, наимудрейший из людей!

– И глупейший тоже, – отвечал Мерлин. – Я сам устремился в западню, куда мне суждено было угодить, и мне ли было этого не знать. Ведь это я поведал своей любимой тайну, как меня пленить.

– Мне горько это слышать, – промолвил Гавейн, – и как сказать об этом монсеньору королю, который послал десять рыцарей искать вас в надежде, что они приведут вас обратно?

– Надо покориться нашей участи, мы никогда более не увидимся, и вы последний человек, с кем я говорю. Покинув это место, вы, возможно, попытаетесь вернуться сюда, но вам это не удастся. Возвращайтесь в Великую Бретань, кланяйтесь от меня Королю, Королеве, всем баронам; расскажите им, что со мною приключилось. Вы найдете их в Кардуэле Уэльском, куда в одно время с вами придут и те десять рыцарей, что ездили искать мой приют. И пусть вас не печалит перемена, постигшая ваше тело: вы скоро встретите девицу, которая сыграла с вами эту злую шутку. Но не забудьте хотя бы с ней поздороваться.

– Бога ради, уж никак не премину.

Гавейн уехал с сердцем, преисполненным радости и сожаления; окрыленный надеждой вновь обрести свой прежний облик, опечаленный, что навсегда лишился общества Мерлина. Он подъехал к морю, переплыл обратно на остров Бретань и направился к Кардуэлу Уэльскому, по пути проезжая тот самый лес, где он, на свою беду, забыл поприветствовать девицу. Тут он припомнил совет Мерлина и, не желая опять показаться нелюбезным с дамами, снял свой шлем, чтобы лучше видеть вокруг. Подъехав к месту первой, столь пагубной встречи, он разглядел сквозь густые заросли кустарника двух рыцарей в доспехах, но без шлемов. Их копья и щиты были прислонены к стволу дерева, и там же привязаны поводья их коней. Они вдвоем держали девицу, над которой, похоже, собрались надругаться; один сжимал ей руки, другой на нее набросился, несмотря на ее крики и метания.

– Рыцари, – с ходу закричал Гавейн, замахнувшись копьем, – вы достойны смерти: как вы смеете оскорблять девиц на земле короля Артура? Или вы не знаете, что здесь они защищены против всех и каждого?

– Ах! Гавейн, – воскликнула девица, – посмотрим, хватит ли у тебя доблести, чтобы избавить меня от грозящего позора.

– Сударыня, по крайней мере, вы будете под надежным покровительством до последнего вздоха моей жизни.

Услышав такое, рыцари поднялись и надели шлемы; ибо они опасались Гавейна, хотя девица и убеждала их, что им нечего бояться и что их доспехи силой заклятия ограждены от его ударов.

– Боже мой, гнусный и мерзкий карлик, – сказали они, – это тебе уготована смерть; но нам даже совестно нападать на столь презренное существо.

– Каков я ни есть, знайте, что вы встретили меня на свою беду. Но Боже упаси, чтобы я наезжал на вас верхом, когда вы пешие. На коней, господа, и вы увидите, умею ли я наказывать рыцарей, оскорбляющих дам.

– Как! вы настолько доверяете своему жалкому телу, чтобы биться с нами на равных!

– Я доверяю Господу Богу, – ответил Гавейн, – и я уверен, что впредь вам уже не доведется обидеть ни одну девицу в Артуровом королевстве.

Рыцари вскочили на коней, схватились за глефы и отступили назад, чтобы сообща ринуться на монсеньора Гавейна. Они сломали копья о его щит, не поколебав его; но первый же, кого поразил Гавейн, распластался на земле; Грингалет запнулся и стал топтать его ногами; поломав копье, Гавейн обнажил меч, обернулся ко второму и так жестоко ударил его по шлему, что девица поспешно воскликнула:

– Довольно! Мессир Гавейн, не заходите слишком далеко.

– Сударыня, если такова ваша воля, то ради вас я опускаю