успокаивая, пока не минует приступ. На миг ему почудилось, что Элси готова довериться ему, снять с души тяжкий груз. Филипос ждет… И видит, как она передумала. Элси опускает глаза.

— Наверное, это маринованный огурец… — лепечет она.

Черт побери. Ни один огурец никогда не вызывал такого горя.

— А у меня все в порядке, — пытается возразить он.

— Да ты и не ешь с нами за одним столом, — вздыхает она, голос у нее охрип.

— Да… я работаю и сплю не по расписанию.

Он неосознанно копирует ее позу: плечи поникли, взгляд опущен. Его правая лодыжка опухла, левая вывернута под углом, это теперь постоянное положение. А ступни у нее все такие же, как он их помнит, может, лишь чуть более загорелые и пальцы чуть более согнуты. Перед глазами всплывает картинка — помолвка, их ноги, стоящие вплотную друг к другу. Пропасть отделяет это воспоминание от нынешнего момента. Филипос вдыхает ее новый запах, совсем незнакомый. В былые времена их тела источали одинаковый аромат, хранящий в себе воды, почву и пищу Парамбиля. Волосы Малыша Нинана, он до сих пор помнит, имели сладковатый чуть щенячий оттенок поверх общего семейного запаха.

Элси озирается с безнадежностью заключенного. Качает головой. Если бы он не смотрел на ее губы, не разобрал бы, что она проговорила:

— Я не собиралась задерживаться здесь надолго. — И глаза опять набухают слезами.

Слова больно ранят его. Дождь припускает сильнее, будто откликаясь на его разочарование. Как же им исцелиться, если не вместе? В конце концов Филипос решается:

— Малютка Мол — не единственная, кому ты тут нужна. — Его искалеченная нога дергается сама по себе.

Его слова заставляют Элси задуматься. Она по-новому смотрит на него.

— Прости, — вытирает она глаза. — Было слишком тяжело оставаться здесь, после того как Нинан… — Элси, видимо, вдруг приходит в голову, что у него-то не было выбора, потому что добавляет: — Но убежать не получилось. Все по-прежнему со мной. Каждую минуту. Как, должно быть, и с тобой. Я знала, что нужна Малютке Мол. Нужна Большой Аммачи… — Голос стихает до шепота: — Я нужна была тебе. Но я не могла. — Она отставляет стакан с водой. — Я пойду прилягу, ладно?

Рука скользит по его плечу, примирительно, едва ли не ласково.

Два дня спустя Филипос видит, как лучи солнца преломляются сквозь оранжевые облака, окутывая землю призрачным сиянием. Спустя секунды видение исчезает, но к тому моменту он уже в исступлении взгромоздился на велосипед и яростно крутит педали. Он приближается к концу дорожки, огибая лужи, набирая скорость, воодушевленный…

Филипос поднимает веки, перед глазами темно. Даже влюбленный в землю не станет зарываться в нее лицом. Как долго он пробыл без сознания? Вновь барабанит дождь. Филипос переворачивается на бок. К нему приближается пара босых ног — светлые на лодыжках, а ниже окрашены бронзовой грязью. Элси помогает ему сесть, потом медленно встать.

— Не знаю, — отвечает она на его вопрос, что произошло. — Я случайно выглянула в окно и увидела что-то валяющееся на земле. А потом ты шевельнулся.

Кожа на локте у него содрана. Левое колено болезненно пульсирует. Плечи ноют. Он тяжело опирается на помятый велосипед, когда они молча бредут обратно к дому, оба промокшие до нитки. Филипос с облегчением чувствует, что заветная коробочка по-прежнему на поясе в складках мунду, не потерялась. Ему срочно нужно лекарство, но не на глазах у жены. Внезапно он выпаливает:

— Элси, мы можем начать сначала. Построить новый дом где-нибудь на другом участке. Или переехать.

Она не смотрит на него и не отвечает. После паузы он продолжает, больше для себя, чем для нее:

— Как так могло случиться? Это я во всем виноват.

Дождь, или слезы, или то и другое струится по его лицу.

В своей комнате — некогда их общей комнате — Филипос поспешно скатывает жемчужину, усиленную дозу от боли в колене, плечах, лодыжках, голове… и боли в сердце. Приняв ванну, он погружается в грезы, плавая в матке, мягко стукаясь о мягкие стены. Чуть вздрагивает, когда скорее чувствует, чем слышит скрип дверцы шкафа рядом. Элси, спиной к нему, достает после ванны свою старую одежду. Обычно она посылает за этим Малютку Мол, но Филипос знает, что Малютке Мол нездоровится. Тхорт удерживает мокрые волосы Элси, а влажное мунду, обернутое вокруг тела, оставляет обнаженными плечи и ноги. Она на цыпочках идет к выходу с охапкой одежды, когда Филипос, повинуясь импульсу, хватает ее за руку. Она испугана — мышка, пойманная в ловушку. Он отпускает ее.

— Элси… пожалуйста. Прошу тебя. Присядь на минутку.

Она колеблется. Затем, неуверенно переступая, подходит и осторожно садится на край кровати.

— Я хочу сказать тебе спасибо, — начинает он, опять беря ее руку.

Она не поднимает глаз. Простое действие — гладить и перебирать ее пальцы — успокаивает его.

— Если бы не ты, телега переехала бы мне голову. Если бы не ты… — Голос его дрогнул. — Это я во всем виноват. Я это уже говорил? — Он нежно тянется к ее подбородку, чуть приподнимает лицо. — Элси. Прости меня.

Выражение ее лица пугает его. Мышь недоуменно смотрит на зверолова, просящего прощения. Она не понимает, что он говорит? Элси отворачивает лицо в сторону, губы у нее шевелятся.

— Элси, я тебя не слышу.

— Я сказала, что это мне нужно просить прощения.

Он смеется, какой неуместный звук.

— Нет, нет, моя Элси! Нет. Мир знает, что я утратил достоинство. У меня нет ног. Нет сына. Моя жена ушла. Но если кто-то и совершал ошибки, то именно я. Не отнимай у меня единственное, что у меня есть. — Он садится, морщась, и обнимает ее той рукой, где локоть ободран. Боль не имеет значения. Продолжает шутливым тоном: — Элси, ты родилась уже прощенной. Может, вернемся к этому жалкому презренному созданию? Оно нуждается в прощении и милосердии.

Филипос не замечает,