И эти годы помогали

Руками беды разводить,

Надежды на победу не теряли —

Мы непременно будем жить!

Декабрь — темный месяц,

И в городе хоть выколи глаза,

И, чтобы не наткнуться друг на друга,

Был «светлячок» приколот у плеча.

А «светлячки» и ромбом, и квадратом были,

Их фосфорили,

Чтоб издали и в темноте светили.

Другие под ноги фонариком светили,

Тогда еще фонарики с жужжалкой были.

Когда нас здорово зажало,

Отец забрал нас на завод,

В убежище там семьи ночевали,

И всем к той пайке солод добавляли,

И очень он поддерживал народ.

Там на «Баварии» жил папин друг с семьей,

Мы с ними подружились и днем у них пристанище имели.

Сложивши руки не сидели и занималися работой кой-какой.

Мы территорию в порядок приводили

И зажигалки бегали тушили,

Себе на суп ловили воробьев,

Уклейку в проруби ловили.

Там воздух был, и был простор,

не то, что на Обводном, где мы жили.

Мы помогали морякам — в сушилки хлеб таскали,

И за работу нам всегда по сухарю давали,

А иногда «шрапнелью» угощали — так крупную перловку называли.

А каждый вечер в семь часов сирены душу надрывали,

Свечу на парашюте опускали

И, осветив наш город, бомбежку начинали,

А днем обстрел, еще обстрел, и передышки не давали.

Я попадала много раз и под бомбежку, под обстрелы:

Мы с тетей шли, и начался обстрел, нас сразу на землю свалило,

Кого-то рядом тут осколками убило, а мы осталися живыми.

Пошла знакомую я провожать, она с дочуркой на руках,

И вдруг «бабах»! — и их не стало, и лишь куски кровавые

И одеяло… висеть остались на ветвях.

Я крестную и крестника бежала навещать, и вдруг

Бомбежка на пути меня застала, и на моих глазах

Скользнуло что-то рикошетом, и половины комнаты у них не стало.

И я опешила — такого не видала,

На Лермонтовском и пыль, и гарь, а я столбом стояла.

На Невском в кинотеатре «Нева» показы фильмов возобновили,

И мы, конечно, сразу же решили пойти в кино и «Пышку» посмотреть.

Мы по частям ее смотрели, и без конца сирены выли,

Кругом бомбили и нам не дали досмотреть.

Когда мы вышли, так рвануло, что на земле мы очутились,

Известкой, пылью мы чуть-чуть не подавились,

Ощупали себя, ну, богу слава, опять мы целы и ничего в нас не попало.

У нас овчарка Ллойд была, и в голод мы ее в охрану сдали,

И на «Баварии» в охране их на цепях держали.

И как-то зажигалка упала прямо перед ним,

Пес заметался, завизжал и нас увидел, на помощь лаем призывал.

Пока мы подбежали и зажигалку в бочку отправляли,

Он жалобно глядел на нас,

И слезы крупные собачьи катились у него из глаз,

Тогда мы видели его в последний раз.

Так голод был для всех, кормежки не имели,

И, выпросив у нас «добро», охранники собак поели.

Но, несмотря на все это, кругом работа шла.

Работали заводы и дружины, работали госпиталя.

Ох, как всем трудно было! Но мысль одна была —

Враг не войдет в наш город, ведь под ногами нашими своя земля!

Работники на радио проводниками были,

Чтоб нам артисты песни пели, чтобы знали все,

Что не сломить нас, что мы все еще живы.

И в осажденном Ленинграде стихи и музыка звенели,

И Шестакович, и Оленька Берггольц в холодной стуже нам души грели.

Зиме как будто не было конца, и вот, когда пришла весна,

Ее мы ждали и боялись — мы нечистоты вывозили со двора,

Чтобы инфекции за нас не взялись.

Потом мы с папой заболели — он воспалением, а я цингой.

Он слег с температурой, а помощи ведь нету никакой.

Он с финской инвалидом был по легким, не мог такой болезни пережить,

И вот, 8 марта поздравил нас он с Женским днем,

Потом прилег и приказал всем долго жить.

Дорога жизни — паутинка связи, как рады ей мы были!

И многим жизнь она спасла, а как ей трудно было,

И как ее бомбили!

Машины, груз топили, но не сломили мужество, задор.

С поклоном им слова из песен посвящают:

«Сквозь пургу, огонь и черный дым

Шли мы дни и ночи,

Трудно было очень,

Но баранку не бросал шофер».

И дядя Петя, папин друг, он на Дороге жизни шоферил,

8 марта нам в подарок кусок конины,

Несколько картошек — тогда бесценным тот подарок был.

Когда мы в спешке с дачи уезжали,

Оставили кастрюльку с супом там,

И в ней кусок хороший мяса на целый с лишком килограмм.

И вот, в лихое время, он нам покою не давал, да и потом,

Он часто, часто в нашей памяти всплывал.

Потом весной собрали в школе класс один восьмой,

Поехали мы в Колтуши на огороды.

Сажали что-то и пололи, не ждали милость от природы.

В июле месяце за мной явилась тетя и сообщила новость для меня,

Что мама ждет ребенка и срочно выехать должна.

И вот мы трое уезжаем — братишка с мамой, я,

А тетю с бабушкой в блокаде оставляем.

На катере мы Ладогу удачно переплыли,

А в Гриве нас по-дикому бомбили,

Как говорится, в «хвост и в гриву» получили,

И наши вещи, что мы взяли, растеряли, разбомбили.

И нас пустыми в поезд посадили, и мы поехали

В неведомые дали, а там нас всех совсем не ждали.

Мы треть блокады пережили, уехав, много потеряли,

Как лучше было поступить, тогда мы ничего не знали,

Но бабушку и тетю потеряли.

Ну, вот и все, я книжек про блокаду не читала,

А здесь пишу, что видела сама, и что сама переживала,

И что мне память