твой под орлами

        Аттилы нового стенал,

        И ты – уныло протекал

        Между враждебными полками?

Давно ли земледел вдоль красных берегов,

Средь виноградников заветных и священных,

        Полки встречал иноплеменных

И ненавистный взор зареинских сынов?

        Давно ль они, кичася, пили

        Вино из синих хрусталей

        И кони их среди полей

        И зрелых нив твоих бродили?

И час судьбы настал! Мы здесь, сыны снегов,

Под знаменем Москвы, с свободой и с громами!..

        Стеклись с морей, покрытых льдами,

От струй полуденных, от Каспия валов,

        От волн Улей и Байкала,

        От Волги, Дона и Днепра,

        От града нашего Петра,

        С вершин Кавказа и Урала!..

Стеклись, нагрянули, за честь твоих граждан,

За честь твердынь, и сел, и нив опустошенных,

        И берегов благословенных,

Где расцвело в тиши блаженство россиян;

        Где ангел мирный, светозарной,

        Для стран полуночи рожден

        И провиденьем обречен

        Царю, отчизне благодарной.

Мы здесь, о Реин, здесь! ты видишь блеск мечей!

Ты слышишь шум полков и новых коней ржанье,

        «Ура» победы и взыванье

Идущих, скачущих к тебе богатырей.

        Взвивая к небу прах летучий,

        По трупам вражеским летят

        И вот – коней лихих поят,

        Кругом заставя дол зыбучий.

Какой чудесный пир для слуха и очей!

Здесь пушек светла медь сияет за конями,

        И ружья длинными рядами,

И стяги древние средь копий и мечей.

        Там шлемы воев оперенны,

        Тяжелой конницы строи,

        И легких всадников рои —

        В текучей влаге отраженны!

Там слышен стук секир, и пал угрюмый лес!

Костры над Реином дымятся и пылают!

        И чаши радости сверкают!

И клики воинов восходят до небес!

        Там ратник ратника объемлет;

        Там точит пеший штык стальной;

        И конный грозною рукой

        Крылатый дротик свой колеблет.

Там всадник, опершись на светлу сталь копья,

Задумчив и один, на береге высоком

        Стоит и жадным ловит оком

Реки излучистой последние края.

        Быть может, он воспоминает

        Реку своих родимых мест —

        И на груди свой медный крест

        Невольно к сердцу прижимает…

Но там готовится, по манию вождей,

Бескровный жертвенник средь гибельных трофеев,

        И богу сильных Маккавеев

Коленопреклонен служитель олтарей:

        Его, шумя, приосеняет

        Знамен отчизны грозный лес;

        И солнце юное с небес

        Олтарь сияньем осыпает.

Все крики бранные умолкли, и в рядах

Благоговение внезапу воцарилось,

        Оружье долу преклонилось,

И вождь, и ратники чело склонили в прах:

        Поют владыке вышней силы,

        Тебе, подателю побед,

        Тебе, незаходимый свет!

        Дымятся мирные кадилы.

И се подвигнулись – валит за строем строй!

Как море шумное, волнуется все войско;

        И эхо вторит клик геройской,

Досель неслышанный, о Реин, над тобой!

        Твой стонет брег гостеприимной,

        И мост под воями дрожит!

        И враг, завидя их, бежит,

        От глаз в дали теряясь дымной!..

Конец 1816 – начало 1817

«Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы…»

Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы

При появлении Аврориных лучей,

Но не отдаст тебе багряная денница

Сияния протекших дней,

Не возвратит убежищей прохлады,

Где нежились рои красот,

И никогда твои порфирны колоннады

Со дна не встанут синих вод.

Лето 1819

Николай Иванович Гнедич

(1784–1833)

Задумчивость

Страшна, о задумчивость, твоя власть над душою,

Уныния мрачного бледная мать!

Одни ли несчастные знакомы с тобою,

Что любишь ты кровы лишь их посещать?

Или тебе счастливых невступны чертоги?

Иль вечно врата к ним златые стрегут

Утехи – жилищ их блюстители-боги? —

Нет, твой не в чертогах любимый приют;

Там нет ни безмолвия, ни дум, ни вздыханий.

Хоть есть у счастливцев дни слез и скорбей,

Их стоны не слышимы при шуме ласканий,

Их слезы не горьки на персях друзей.

Бежишь ты их шумных чертогов блестящих;

Тебя твое мрачное сердце стремит

Туда, где безмолвна обитель скорбящих

Иль где одинокий страдалец грустит.

Увы! не на радость приходишь ты к грустным,

Как друг их, любезная сердцу мечта:

Витает она по дубравам безмолвным;

Равно ей пустынные милы места

,Где в думах таинственных часто мечтает

И, дочерь печали, грустит и она;

Но взор ее томный отрадой сияет,

Как ночью осенней в тумане луна;

И грусть ее сладостна, и слезы приятны,

И образ унылый любезен очам;

Минуты бесед ее несчастным отрадны,

И сердцу страдальца волшебный бальзам:

Улыбкой унылое чело озаряя,

Хоть бледной надеждой она их живит

И, робкий в грядущее взор устремляя,

Хоть призраком счастья несчастному льстит.

Но ты, о задумчивость, тяжелой рукою

Обнявши сидящего в грусти немой

И думы вкруг черные простря над главою,

Заводишь беседы с его лишь тоской;

Не с тем, чтоб усталую грудь от вздыханий

Надежды отрадной лучом оживить;

Нет, призраки грозные грядущих страданий

Ему ты заботишься в думах явить;

И смотришь, как грустного глава поникает,

Как слезы струит он из томных очей,

Которые хладная земля пожирает.

Когда ж, изнуренный печалью своей,

На одр он безрадостный, на одр одинокий

Не в сон, но в забвенье страданий падет,

Когда в его храмину, в час ночи глубокой

Последний друг скорбных – надежда придет,

И с лаской к сиротскому одру приникает,

Как нежная матерь над сыном стоит

И песни волшебные над ним воспевает,

Пока его в тихих мечтах усыпит;

И в миг сей последнего душ наслажденья

И сна ты страдальцу вкусить не