Тот день с самого утра стал отличаться от остальных. Он начался с того, что Бильбо долго не мог найти свою любимую трубку. В длинной ночной рубашке и колпаке хоббит носился по дому, искал трубку и не мог ее найти, от чего сильно нервничал. По этому поводу у него даже разгорелся спор со своей экономкой. Мунни толстенькая добродушная хоббитша даже вышла из себя (а это у нее случалось довольно часто и весьма бурно), когда Бильбо сказал, что это она куда-то подевала его трубку.

– Вот еще, сударь! – закричала Мунни. – К чему мне ваша, с позволения сказать, трубка? Я ведь не курю! С таким же успехом вы можете требовать ее у садовника или конюха, уж они то любители подымить. Но тогда уж лучше сразу идите на главную площадь города и во всеуслышание заявите, что все ваши слуги воры и мошенники и ограбили своего господина.

Бильбо даже растерялся.

– Что это ты такая сегодня вспыльчивая? – удивился он. – Я ведь только спросил, где моя любимая трубка. И я спрашиваю у тебя это по нескольку раз в день, и ты всегда находишь мне ее. Что произошло сегодня, что ты не хочешь мне помочь?

– Тесто у меня сегодня не подошло, вот что! – проворчала в ответ Мунни. – Так что не видать вам сегодня на завтрак медового пудинга.

– Не видать медового пудинга? – расстроено произнес Бильбо. От подобного заявления ему захотелось курить еще больше. – Моего любимого блюда! Почему же так произошло?

– Понятия не имею, – пожала плечами Мунни. – Но только это плохая примета. Не подошло тесто, жди незваных гостей, как говорили в нашем уделе во времена моей молодости.

Трубка все же нашлась. Она оказалась за дверью гостиной. Стояла там прислоненная к стене. И Бильбо никак не мог вспомнить, как он ее туда положил. К обеду все утряслось, и Мунни все же приготовила медовый пудинг. Но не успел Бильбо сесть за стол и повязать на шею салфетку, как над входной дверью зазвенел колокольчик. Мунни взбивала яблочный сидр и конечно же не могла оторваться от столь важного занятия, поэтому Бильбо пришлось идти открывать самому. Он так и пошел в салфетке.

За круглой дверью его ждал Джонатан Граббинс-Бэггинс из магистрата. Этот Джонатан приходился Бильбо четвероюродным братом, был младше него на один год, и служил в главной потребительской конторе Хоббитауна, которая вводила новые налоги и пошлины. Если он приходил к кому-то в гости, то ничего хорошего от его визита хозяевам ждать не приходилось.

Увидев Бильбо, Джонатан вежливо, но немного кривовато улыбнулся и приподнял шляпу.

– Не правда ли чудный денек? – спросил он.

– Погода великолепная, – не совсем любезно согласился Бильбо.

– Я могу войти?

– Разумеется, – Бильбо посторонился, пропуская гостя в дом. – Я как раз обедаю.

– Тогда я составлю тебе славную компанию.

– Буду очень рад, – кисло сказал Бильбо, хотя меньше всего испытывал в данный момент радость.

Но долг гостеприимства – превыше всего. Он угостил Джонатана великолепным обедом, напоил добрым пенистым сидром и напоследок дал ему самую большую трубку табаку. Граббинс-Бэггинс откинулся в кресле, глубоко затянулся и довольно произнес:

– Вот теперь можно поговорить и о деле.

– О деле? – удивился Бильбо. – У тебя ко мне дело?

– Да, милейший господин Бильбо, – ответил Джонатан. – Вот ты напрасно перестал посещать заседания Хоббитаунского совета.

– Мне это наскучило.

– Тогда для тебя будет сюрпризом введение нового налога, дорогой кузен.

– Нового налога? – встревожился Бильбо. – Давненько не вводили новых налогов. С чего это вдруг?

– Хм, ничто не стоит на месте. Времена меняются, расходы на содержание города и его окрестностей растут. Перилла у Большого моста прохудились, центральная мостовая разбита, ее надо мостить заново. Опять же, стены на ратуше давно не крашены. Вот почему мы, обеспокоенные благополучием и благосостоянием наших граждан, в прошлый вторник приняли новый налог, о чем я тебе и пришел сообщить, потому что тебя это касается в первую очередь.

– Почему он касается именно меня?

– Потому что Совет решил обложить налогом, измеряющимся десятью золотыми монетами в год все здания, превышающие в высоту тридцать футов и имеющие больше двух этажей. Ты будешь платить сегодня или на следующей неделе?

– Но ведь во всей Хоббитании только мой дом превышает эти показатели! – с возмущением воскликнул Бильбо. – Вы это специально для меня подстроили? И ты, Джонатан, я уверен, был инициатором!

– Да! Именно поэтому мы и решили ввести подобный налог, чтобы другим выскочкам, которым вдруг вздумается брать с тебя пример, было неповадно возводить столь громоздкие и вызывающие здания, – с ухмылкой заметил Джонатан, вытряхивая из выгоревшей трубки золу прямо на пол. – Когда же ты будешь платить? Если заплатишь сразу, то есть сейчас, и всю сумму, то тебе не придется платить налог за продленный налог.

– Продленный налог? Это еще что за штука?

– А это второй налог, который мы утвердили. Его платят тогда, когда основной годовой налог выплачивается не за один раз, а ежемесячно.

– И большой он, этот налог за налог?

– Один процент. Так как?

– Куда катится этот мир? – воскликнул в сердцах Бильбо. – Хорошо, я сейчас принесу тебе деньги.

– Вот и славненько! У меня уже и расписочка готова.

Бильбо вынес сборщику податей требуемую сумму, получил расписку, внимательно прочитал ее и, ни слова не говоря, спрятал в карман жилета.

– Ну вот, дело сделано, – довольно потер руки Джонатан. – Теперь, я думаю, мне пора и честь знать. Надо заглянуть еще и к старику Булкинсу. Для него у меня тоже есть новостишка.

И весьма довольный собой, бормоча что-то о выскочках и обнаглевших богатеях, Джонатан Граббинс-Бэггинс удалился.

Хотя сумма в десять золотых за год для Бильбо не была накладной, настроение его от посещения Джонатана было сильно подпорченным и не поднималось до самого вечера. Даже работа над книгой в этот день не вдохновила его. Он посидел над чистым листом с полчаса, потом понял, что ничего написать он, пожалуй, не сможет. От досады Бильбо чуть не заплакал. Но не пристало такому почтенному хоббиту, как он, проливать слезы. И тогда Бильбо стало совсем грустно.

Как он жил все эти годы после того, как вернулся из своего Второго путешествия? Надо сказать, очень неплохо жил. В достатке и добром здравии. Первые десять лет просто блаженствовал и наслаждался жизнью. Его просто распирало от удовольствия оттого, что каждую ночь под ним мягкая и теплая постель, а не жесткая земля. Что утром никуда не надо торопиться, вскакивать и тащиться неведомо куда. И разве не счастье, что нет нужды совершать постоянные подвиги и чудеса храбрости и героизма. И сколько угодно еды. Хоббичьей еды! Сколько угодно раз в день.