И Инге захотелось станцевать один из тех старинных танцев, которые ей как-то показала подруга, любительница подобной экзотики.

Инга была прекрасно сложена для танца и знала это. Её гибкое и ловкое от природы тело было к тому же как следует натренировано в своё время, и это ещё чувствовалось в её жестах, движениях, в её легком летящем шаге. Нужно было только снять тяжёлую обувь. Когда-то она танцевала не хуже, чем пела, и по старой памяти мускулы время от времени требовали напряжения. Теперь она, ещё и умудрившись перехватить в усадьбе пива, дала себе волю. Она танцевала, упоённая свежестью воздуха и воспрянувшей силой мышц, которые ещё полгода назад не могли бы извлечь из себя ничего подобного всем этим переливчатым, гибким и сильным движениям. Она танцевала, вспоминая свои прежние опыты, все танцы, виденные ранее, и уступая всем собственным желаниям. Она не могла видеть себя со стороны, и это успокаивало – даже если что-то сделано не слишком красиво, это не испортит ей настроения.

А потом невдалеке под чьей-то ногой треснул валежник, и Инга мгновенно прервала танец. Она стояла, прислушиваясь, и ощущала на грани слуха, что поблизости кто-то есть. Наверное, здорово выпив, парочки принялись расползаться по лесу, чтоб добиться уединения – в усадьбе-то народу больше, чем нужно. Так что, наверное, стоит возвращаться. В темноте забираться глубже в лес Инга не решалась.

Возвращалась она понуро, медленно. Возвращаться не хотелось. В те минуты, когда танцевала, она существовала только для себя одной, она никому ничем не была обязана, никому ничего не должна, никому не принадлежала. Может, её в тот момент и вовсе не было на этом свете, а было лишь тело, и дух наслаждался полной свободой. Она скакала по пригоркам, перепрыгивала через маленькие буреломы, а сама думала. Вот так складывается жизнь, что сначала ты находишься в тисках одного закона, который настолько определяет твою жизнь, настолько пристально и завистливо надзирает за каждым шагом, что невозможно чувствовать себя свободным, а потом – другого, который, конечно, не лезет тебе в душу, зато очень жёстко сковывает тело. И с ним уже не совладать путём переговоров или махинаций – он слишком прям для этого.

Она раздумывала, даже когда уже вошла в ворота усадьбы, и остановилась не тогда, когда почувствовала взгляды окружающих – она их не почувствовала – а когда ей банально загородили проход. Инга подняла голову – перед ней с мрачным и угрожающим видом стоял крупный высоченный мужчина с огромными ладонями пахаря, по сторонам от него – ещё двое, а чуть в сторонке – одна из служанок госпожи Алклеты, крепкая рослая женщина с недобрыми глазами. Все четверо смотрели на неё зло, настороженно – и с опаской. С опаской? Инга оглянулась – со всех сторон подходили и останавливались в некотором отдалении мужчины и женщины, в отдалении, но кругом, словно бы стремясь к тому, чтоб отрезать ей пути к отступлению.

– Вайль, – произнес рослый пахарь.

– Что? – переспросила Инга.

– Вайль!

– Я не поняла. – Она пожала плечами и попыталась обойти его. Окружающие ещё чуть сдвинулись, так, чтоб стало уж совсем ясно – они никуда её не отпустят. Инга вопросительно огляделась и заметила, что все стараются избегать её взгляда. Уводят глаза. Лица, впрочем, от этого не становятся ласковей. Скорее, жёстче.

– Ты – вайль! – служанка Алклеты было выступила вперед, обвиняюще тыкая пальцем, но стоило Инге взглянуть в её сторону, как опасливо отступила опять. – Я видела… Я слышала, как ты поешь, и видела, как танцуешь – так человек не может! Ты вайль, проклятая нелюдь! Я видела!

– Я такой же человек, как и ты, – негромко произнесла Инга, но тут же, слегка сжав губы, с раздражением добавила. – Почти такой же…

– Да вы посмотрите на её взгляд! – завизжала служанка (кажется, её звали Эдна, так припомнилось Инге). – Это же сглаз! Она меня пытается зачаровать! Вот подгадил нашей госпоже южный торговец! Чудовище ей подсунул за её же деньги!

– Бред какой! – вырвалось у девушки, но, оглядевшись, она не увидела и следа поддержки на лицах присутствующих. Они были все согласны с Эдной, все ей верили.

– Пусть коснётся железа, – прогудел стоящий поблизости немолодой мужчина. – Вайль не вынесет железа.

Рослый пахарь резким жестом выдернул нож и ткнул в сторону Инги.

– Касайся! – велел он.

Она пожала плечами и осторожно, чтоб не порезаться, взялась за лезвие. Оно было холодным и чуть влажным – похоже, ножны были подогнаны дурно.

На лицах окружающих появилось выражение удивления, на некоторых – разочарования.

– Может, она и не вайль? – неуверенно проговорил один из крестьян (толпа всё разрасталась, из-за широких, размашистых плеч появлялись любопытствующее-испуганные лица, шум праздника постепенно затихал). – И глаза у неё, глядите-ка, не зелёные, а голубые… Или серые… Плохо видно.

– Но я же видела, как она танцевала! – запротестовала Эдна. – И пела. Пела она только на поле, а в доме сказала, что не может.

– Но не в лесу же пела…

– И в лесу!

– Но железа она коснулась. Значит, не вайль.

– Значит, она альв! Альв из лесных, или из горных, или ещё из каких! – Видимо, желание оказаться правой перебило в Эдне страх, и она пробилась вперед. – Кем же ещё она может быть?

В толпе заворчали, и Инга поняла, что это предположение нашло отклик. Что-то это не сулило ей ничего хорошего – она чувствовала. А что может сулить, не могла догадаться. Не знала.

– Она не такая, как все, – согласился кто-то. – Что-то с ней не так.

– Она террианка, – напомнил стоящий неподалеку дружинник Сорглана – немолодой и, видимо, порассудительней прочих.

– Чужая, это верно, – согласился пахарь, убирая нож в ножны. – Ну, чего ты молчишь, а?

– Я не альв, – мрачно ответила Инга. – Я человек. – Её начинало трясти. От страха.

– А чем докажешь?

– А чем я могу доказать? Во мне всё такое же, как в вас – кровь, мясо, жилы… Кишки… я так же ем и так же сплю.

– Но ты пела! И танцевала!

– А разве вы не поёте и не танцуете?

– Ты делала это в лесу! Так поступают только нелюди!

– Я ваших обычаев не знаю.

– Ты видишь, она ничего не может возразить.