— К ней тут мужики подкатывались, серьезные, не то что этот мазурик.

— И что?

— Полный облом.

— А… как ее зовут?

Андрейченко посмотрел на милиционера и ухмыльнулся.

— Ну, — ответил он, щурясь от табачного дыма, — Кристина, соответствующе. А что?

— Да так, интересно просто, — откликнулся милиционер, зевая, ненатурально, впрочем.

— У меня больший интерес к другому, соответствующе, — сказал Андрейченко. — Что-то Оленьбельды все выгораживает тунгуса-то. И вообще как будто лучший дружбан. А ведь не особо-то и дружили. Тунгус все водочкой забавлялся вдвоем с трактористом Андреем да водил компанию с остальной капеллой: с Гришкой-конюхом, ну, ветеринаром из Уфы, горьким пропойцей, да с другими бичами, их всегда в заповеднике хватает, директор охотно берет, но временными, чтоб не претендовали на жилье нормальное, а жили в общаге Клоповнике до совсем уж беспросветного запоя — тогда уж: прощайте, пошли вон. Но работу ту или иную делают. Вот тунгусище с ними и якшался. У Шустова был друг Валерка, потом он уехал… Треугольник возник. Ну, соответствующе: Валерка тоже на огневку ленинградскую облизывался. Та вроде к Оленьбельды поворотила, тут уж, как в песне: «третий должен уйти». Валерка и уехал.

— А она-то почему уехала? — спросил Семенов.

— Ее позже вызвал родитель телеграммой: дедушка при смерти. Так вот, — продолжал решительно Андрейченко, — не было у них с тунгусом большой дружбы. А теперь Шустов тунгуса все выгораживает. И я маракую: по какой такой веской причине?

— По какой?

— Остается только догадываться, соответствующе… о неких общих мотивах.

— В смысле?

Андрейченко, затягиваясь папиросой, испытующе посмотрел на милиционера и вместе с синим дымом выдохнул:

— А не подельники ли они!

Семеновские пуговки блеснули и пригасли. Было что-то в его облике монгольское или бурятское, вот в темных глазах и припухлых веках. Хотя волосы у него были светлые. Правда, щетина на щеках и округлом подбородке черная.

— В смысле?.. — с ленцой спросил он.

Андрейченко ткнул пальцем в сторону печки:

— В смысле огня. Пожара, соответствующе.

— Какая у него выгода? У паренька?

— Какая?.. — переспросил Андрейченко и покрутил ладонью с растопыренными пальцами. — Да такая. Тут серьезные соображения есть. С выводами тоже серьезными, — сказал Андрейченко спокойнее. — И требующими перепроверки.

Было похоже, что он раздумал делиться этими соображениями с Семеновым. Но тот уже заинтересовался. И сел на нарах, поглядывая на лесничего.

— Магазин? — спросил он.

Андрейченко ожесточенно сдвинул брови. Со сгоревшим магазином был связан очень неприятный эпизод: его жена пшенки халявной и впопыхах и радости от нежданного прибытка непроваренной сыпанула сдуру через край в корыто, поросята обожрались и задохнулись, забил горло и боров, сдохла и свиноматка… Ну а мешки эти на пожарище в снегу валялись, птицы клевать прилетали, все мокло, — пропадало добро… Андрейченко, понукаемый женкой, и прибрал под свой навес… благо их дом рядом. Он и не думал, может, присваивать эту пшенку. А у женки глаза разгорелись. Она уже приданое старшей дочери готовит, сварщика Кузьмича холит. Копейка к копейке, рубль к рублю, пшенка к пшенке… И вон какой потерей все обернулось! Черт.

— Не то, — сказал лесничий, мрачно двигая челюстью.

— А что?

Лесничий еще колебался. Своими наблюдениями он думал поделиться с главным в милицейской бригаде — с Кругловым. Ведь если тунгуса не отыщут, место поджигателя снова будет, так сказать, вакантным. И они снова потянут Кузьмича. Должен же кто-то отвечать за такой колоссальный урон? Как-то эти мысли не приходили ему в голову, когда он взял и выстрелил в темную фигурку на сосне. Показалось, что на мертвеца легче все повесить. На тот свет — как в воду, да и с концами. Но теперь его мысли приняли другой оборот. И он обеспокоился. Вернее будет прицепить к мертвецу живого — вот паренька этого с запада.

Ну, живым Мишку Мальчакитова уже точно не найдешь, поэтому и надо подготавливать нового, как говорится, стрелочника. И, возможно, не одного! Эта мысль только что осенила его. Он сам слегка оторопел.

Милиционер ждал. И Андрейченко ответил:

— У парня помыслы диковинные, соответствующе. Я слышал его рассуждения. Он почему здесь оказался?

— Почему?

— Из-за нелюбви к цивилизации.

— В смысле?..

— Ну к городу, к промышленности. Ему даже электростанция дизельная наша не по нутру. С керосинкой милее сидеть! — воскликнул Андрейченко и щелкнул грязным ногтем по стеклу лампы на столе.

— Остальные-то работники тоже предпочитают в вашем медвежьем углу жить, — тут же сообразил милиционер.

— Да, но без фанатизма. А у него — фанатизм. Потому и на Чару по осени подался.

— Э-э, — протянул милиционер, расслабляясь, — все это не тянет на факты. Не будет же он из-за этого поджог устраивать.

Лесничий хотел продолжать, и у него было что сказать, но лишь заметил:

— Кто знает, кто знает…

Да, этого было достаточно на первый раз. Все-таки самые важные соображения он решил высказать только следователю Круглову. Да к тому же их надо было еще хорошенько обдумать. Главная-то догадка поразила его лишь пять минут назад.

Прошло полчаса. Лесник не возвращался. Лесничий поглядывал в оконце. Наконец он встал и тяжело вышел. Милиционер подремывал на нарах. Вскоре лесничий вернулся, кашлянул. Глаза милиционера открылись.

— Туман держится? — спросил он.

— Да, — ответил лесничий. — И наш Оленьбельды куда-то пропал.

— В смысле?..

Лесничий развел тяжелыми ладонями.

— Нет его ни возле зимовья, ни у поленницы, ни под лиственницами.

— Надо свистнуть, — сказал милиционер.

— Свистал, — ответил лесничий.

— Я не слышал! — удивленно откликнулся милиционер.

— Все вязнет, как в киселе.

— Куда он пошел? Заблудился?

— К Мишке решил присоединиться, засранец. Ладно, подождем еще.

Шустов шел среди камней. Уже он понял, что заблудился, что называется, в трех соснах. В трех лиственницах. Его досада брала. Наверное, уже час он ходил, но не видел крыши с трубой, лиственниц. Будто корова языком слизнула. И мир был первозданным. Туман, камни и тишина. Где север, где юг? И как все нелепо произошло. Буквально несколько шагов в неизвестность — и все, вот уже полная неизвестность и есть. Только неизвестность, ничего больше. Иногда в стороне проступали гольцы. Туман как будто тек между ними, снова скрывал. Лесник покричал. Но никто не отзывался. Было такое впечатление, что он угодил в какое-то громадное вымя. Шустов представлял лицо лесничего, его мат-перемат, глаза-пуговки милиционера Семенова и сам злился не меньше, чем они. Заплутал, будто ребенок. Горожанин, школяр. А ведь еще месяца три — и будет год, как он живет здесь, в тайге, на берегу сурового моря. И чувствует себя Пржевальским, Арсеньевым, потерявшим своего Дерсу. Почему-то раньше ему не приходила эта простая мысль, а ведь «Сквозь тайгу» и «Дерсу Узала» он еще в пятом классе полюбил. Еще и книги Федосеева про эвенка Улукиткана. Горожанину нужен проводник. Но Тунгус так и не стал ведь его проводником. В зимних полевых Мальчакитов водил Валерку, а у Шустова напарником был Толик-гармонист.