Шустов остановился, прислушиваясь и озираясь. Скорее бы туман рассеялся. Тогда сразу все станет ясно. Возможно, и бродить не надо. А просто где-то присесть и ждать, да вон описать события последнего дня в дневнике. Но он уже не мог остановиться. Ведь туман и до вечера, наверное, может продержаться. Да? Хорошо, что он курит, всегда в кармане спички. Ему вспомнился один эпизод из походной жизни Арсеньева. Путешественник отправился поохотиться с бивака, на котором остались казаки и стрелки. В другую сторону пошел охотиться казак. Арсеньев сразу напал на кабаньи следы и устремился по ним, не запоминая дороги. Вскоре к кабаньим следам присоединились отпечатки большой кошачьей лапы. За кабанами пошел тигр. Арсеньев хотел было вернуться, но азарт пересилил опаску, и он побежал дальше. Да кабанов так и не настиг, и вдруг сообразил, что заблудился. Начинался дождь. Сгущались вечерние сумерки. Самое время устроиться под какой-нибудь елкой, разжечь костер и пережидать непогоду и ночь. Но путешественник не курил и спичек с собой не взял. И так полночи и брел, падая, ушибаясь, вымокнув до нитки… В общем, чуть не пропал. Впадать в беспамятство начал, присев у дерева. Хотя и верный пес Леший вел его, прибегал, встряхиваясь, повизгивая, крутился вокруг и снова куда-то убегал в кромешную тьму. Да так темно было, что приходилось ощупывать землю руками, ища тропу. И не было уже ни сил, ни тепла. И тут вдруг вроде треск услышал, глянул — огонь. И снова тьма. Подумал, что глюки, померещилось. Но привстал. И увидел огонь. Это был костер. И неподалеку прятался человек. Кто? Казак, который уходил в другую сторону охотиться и тоже заплутал. Казак курящий. Потому и сидел теперь у костра. Точнее, прятался. Он услышал приближение Арсеньева и решил, что худой человек идет, хунхуз. Арсеньев тоже боялся сразу подходить, вдруг у костра хунхузы.

Здесь-то все свои. В заповедник редко забредают чужие, какой-нибудь очумелый турист.

Но чтобы развести костер, надо было еще найти топливо, деревья. А пока Шустов натыкался только на валуны, облепленные мхами. И ему уже чудилось, что он попал в каменную пустыню.

Можно будет, конечно, сжечь тетрадь. Не велика беда. Это вторая тетрадь его байкальского житья. Первая осталась в доме под матрасом.

Но огня от тетради на пять минут не хватит.

Постояв, он пошел дальше. Тянул с силой воздух носом, пытаясь учуять дым зимовья. Бесполезно. Пахло немного прелыми травами, может, еще шишками… Откуда здесь шишки?

Но вскоре он набрел на заросли кедрового стланика. Что ж, из него и можно будет в случае чего развести костер. Тетрадь на растопку и пойдет, потому что сырые, хотя и смолистые, ветки разжечь будет трудно.

И все-таки он надеялся, что происшествие не будет столь серьезным и все обернется просто странной прогулкой по камням в тумане. Вернувшись, он даже виду не подаст, что плутал. Скажет, все равно ведь туман держится, вот и не торопился особо в зимовьюшку…

Вид зеленых стелющихся кустов приободрил его. Нет, здесь не пустыня все-таки. Горная тундра.

Он прошел еще немного вперед и вспугнул куропатку. И сам не меньше испугался, так неожиданно туго хлопнула птица крыльями — и тут же растворилась в тумане.

Это тоже обрадовало его.

Не пустыня безжизненная. Хотя, например, с жизнью, сгустившейся до размеров медведя, ему, конечно, не хотелось бы встречаться. Кроме ножа, подаренного лесничим Сергеем Прасоловым, ничего не было. Ружья лесникам в заповеднике неохотно выдавали. Есть одно ружье на группу, да и ладно.

Шустов подумал о Прасолове, болезненном, худосочном: лицо с зеленцой, о кареглазой толстушке невесте Кате, приехавшей наконец к нему. Теперь холостяцкий дом лесничего стал уютным, печь беленая, занавески на окнах появились. В этом доме они жили какое-то время втроем: лесничий, Валерка и Шустов. Полы, конечно, ленились мыть… да вообще ни разу не мыл никто полы. Так, смахнет кто-нибудь веником мусор от дров, и все. Прасолов читал Достоевского. В заповеднике была общественная библиотека. Шустов брал в ней тома Всемирной иллюстрированной истории. С заповедного берега всемирная история виделась как-то удивительно ярко и отчетливо. Словно река проплывающих мимо событий.

Шустов Прасолову завидовал: он здесь на своем месте и надолго, Катя приехала, жилье есть.

А Шустова житье зыбкое, какое-то бродяжье, вот как у эвенка. Ученый-соболятник Могилевцев говорил, что главная национальная страсть эвенка — страсть к перемене мест. Поэтому сей малочисленный народ расселился по невиданным пространствам: от Охотского моря до Енисея, от Байкала до низовьев Лены. Есть сведения, что эвенки доходили до Урала и даже переваливали этот Камень и торговали пушниной на Печоре, о чем и написали еще в семнадцатом веке английские купцы, заметив при этом, что нрава тунгусы кроткого. Да и все их теснили: монголы, буряты, русские. И они уходили от ясаков[9] глубже в тайгу и горы.

Вот и Мишка как будто ушел — куда-то еще дальше.

Куда?

Шустов поскользнулся на сыром камне, упал, тут же встал, потирая ушибленное колено. В кедровый стланик лучше было не лезть, замучаешься продираться сквозь хитросплетения ветвей. Начал его обходить — и вдруг уткнулся в стену. Она как будто внезапно выросла из земли. Как в сказке. Он задирал голову, но вершину скалы скрывал туман. Помедлив, он пошел вдоль стены влево.

«Как будто вдоль Великой Китайской», — подумал он.

Через некоторое время его слуха коснулись какие-то ломкие и объемные звуки. Постояв и послушав, он направился на эти звуки, источник их был совсем рядом: ручей под камнями. Шустов отыскал удобное место и зачерпнул ледяной прозрачной воды, напился. Ну вот и вода есть. В случае чего разожжет костер возле этого ручья. Сколько он уже бродит? Часа два, пожалуй.

Шустов подумал, что ручей может привести его к речке, и тогда он поймет, куда дальше идти. Так он и сделал: пошел по камням над ручьем, иногда наклоняясь, чтобы разглядеть льющуюся воду.

Вдруг сквозь туман молча пролетел черный ворон. Это зрелище точно было достойно кисти самого Рокуэлла Кента. Шустов восхищенно присвистнул. Ворон пропал также внезапно, как и появился.

Все идет само собой, а ты на дороге в никуда, — не об этом ли толковал странствующий художник, его кумир. И не этого ли достиг без пяти минут солдат, а пока лесник Шустов?

Но вспышка этого великого беспечного чувства тут же сменилась озабоченностью. Шустов был не один, его связывали с другими людьми обязанности. Наверное, лесничий с милиционером уже ищут его.

А что он может предпринять?

И ручей привел его к цели — к озеру. Шустов растерянно озирался. Это была совсем не та цель. Над озером туман как будто был не столь плотным… Он оглянулся. Туман явно поредел. Вдалеке проступили заснеженные пики, граненые склоны. В озере отражалась скала, и была она рыжего оттенка. Если взобраться на нее, подумал Шустов, то можно будет оглядеться. Он начал обходить озеро. Вода была совершенно гладкой, ни морщинки на этом стекле, зеркале. Вот это да. Шустову хотелось бросить камень, и он отыскал подходящий, поднял его, подержал и так и не решился разбить эту ртутную гладь. Ртутную или серебряную. Серебряное озеро, сразу окрестил он его. Хотя наверняка у озера было свое название, а может и два: русское и эвенкийское. Эвенки владели здесь всеми этими богатствами: молоком-туманом, серебром-водой, и тишиной, и птицами, и зверями, и звездами. А теперь жалкого потомка этих владельцев гонят, как добычу, как будто само присутствие в этих краях бывших хозяев раздражает всех. Царь же увез их на барже. А эти вернулись. Байкал когда-то и был родиной эвенков. И разве легко сыскать сейчас на его берегах эвенка?