Коля затянул рюкзак и закрыл верхний клапан. Сел на кровать рядом с отцом, взглянул на черный экран своего изъебанного стримом компьютера, на пятна от чая и пива под подоконником, на пепельницу, плотно утыканную десятками окурков, и подумал, что надо либо что-то кардинально менять, либо скорее кончать с собой. И чтобы что-то менять, у него не хватит сил и способностей.

— Коляша, вот я не понимаю, ты у нас такой славный мальчик, умный, красивый, не мог кого получше выбрать? Ну ладно, с девками не можешь, это понятно, но как, блядь, где ты откопал это говно? Ты знаешь, сколько пользователей в интернете? В одной Рашке — сто сорок миллионов человек. Ну ладно, исключаем детей и старых бабок, пусть будет сто. Как ты из ста миллионов вытащил вот это?

— Папа, я не знаю, как так получилось. Я дурак.

— Никогда так про себя не говори.

— Так все знают, что я дурак, и я сам знаю.

— Никакой ты не дурак, — отец прижал его к себе, как маленького, и поцеловал в шею.

Колю будто ударило током, его точно так же обнимал Дима; отец заметил, что сын напрягся и покраснел. У обоих промелькнула мысль, что Коля мог докатиться и до чего-то похуже.

— Да даже я не такой дурак, как твой брат. Ладно, с Богом. Не забывай нам писать.

Коля, чтобы избавиться от его откровений, обулся, надел куртку и вышел с рюкзаком на улицу. В окнах у Димы еще горел свет. Наверное, базарил со своими телками в контакте: кроме Вовки и кассирши из АТБ у него было еще две запасных. Коля перевел взгляд на ясное ночное небо, прорезанное беспорядочно натянутыми проводами, на соседние двухэтажные дома, начатые с размахом и архитектурными изысками, но недоделанные из-за Евромайдана, на щербатый асфальт, голые ветки яблонь, посеревшие деревянные ограды и заборы из дешевых бетонных блоков. «Пиздец, деревня», — подумал он.

Сильный ветер задувал под куртку, спина взмокла под рюкзаком. Травмат Коля незаметно засунул под свитер, когда укладывал вещи. Маршрутки в такое время уже не ходили, удалось поймать машину, которую вел угрюмый селюк. Он спросил на украинской мове, куда ехать, Коля сказал:

— На вокзал… Киев-Пассажирский.

Селюк зыркнул на него как совсем на говно и молча поехал, бахаясь колесами в ямы и рассекая огромные лужи.

Коля знал украинский плохо, хоть и учился на нем в школе. Родители переехали сюда с Полтавщины, когда ему было пятнадцать. Там украинский все учили заново, отец вообще родился и вырос в Москве, дома они с матерью говорили только по-русски, а друзей-украинцев, чтобы практиковаться, у Коли просто не было. Правда, русских друзей не было тоже.

Огни центра раздражали натруженные за компьютером глаза, доехали быстро, без пробок. Селюк недовольно принял деньги, как будто считал, что ему полагалось больше.

Коля, который уже плохо соображал от усталости, долго искал в огромном здании вокзала камеру хранения. Положив туда рюкзак, он еще побродил, отыскивая место, где ловит вайфай, прислонился к холодной светло-бежевой стене и с дрожью в ногах набрал адрес блога Москаля. Там было написано: «Уехал, когда вернусь — не знаю, это как повезет. Есличо, пишите мне на gmail, чтобы сразу приходило на телефон». Это была первая запись не под замком за несколько дней, у Коли заломило член от счастья.

Он понимал, что Москалю, возможно, действительно совсем похуй, но перспектива вышибить себе мозги перед ним возбуждала Колю, как самурая далекой эпохи Токугава, который был готов ежедневно жертвовать телом для своего господина и каждый день представлял, как вспарывает себе живот. Вспороть живот складным ножом из «Авроры» Коля уже пытался, причем по совету того же Москаля. Это Москаль в июне рассказал про русского студента-либерала, который включил в военкомате украинский гимн. Коля как сейчас помнил слова Москаля: «Такой чокнутый япономан, как ты, непременно должен сделать сэппуку, чтобы не послали в зону АТО. Ну или порвать себе кишку бутылкой из-под шампанского. А лучше все сразу».

Когда Коля вернулся из больницы в начале августа, Москаль еще потребовал отрубить фалангу мизинца в знак верности, но Коля отказался, так что Москаль мучил его целый месяц, не заходя на канал и отшивая его в блоге. Только сломанная правая рука заставила тогда Москаля сменить гнев на милость: он требовал, чтобы хохленочек поиграл, нажимая кнопку мыши языком.

Перебрав в памяти все приятные воспоминания, связанные с любимым (когда он резал, простреливал, ломал и ебал себя бутылкой для него), Коля уставился на высокие своды потолка со старинными бронзовыми люстрами, во всех подробностях рассмотрел полуколонны, огромные окна с частым переплетом, каждый завиток богатого орнамента. Сейчас только четыре утра, до двенадцати делать совершенно нечего. Можно поесть где-нибудь, но тогда потом, когда он прострелит себе висок, может произойти кое-что некрасивое, так опозориться он не должен.

Было так скучно, что Коля чуть не застрелился прямо в зале ожидания. В девять утра он умылся, причесался, отковырял остатки коросты со лба, сменил футболку. Очень хотелось есть и спать, он вырубился на минуту даже стоя. Поймав на себе заинтересованный взгляд девушки с чемоданом, он очнулся, добрел до первой свободной скамейки и заснул.

На смартфоне 11:50, он проспал! Метро — не вариант, дольше провозится, если бежать, то не успеет, а еще вспотеет и будет выглядеть как дурак. Коля рванул к такси, которые стояли рядом на площади, и в 12:02 уже был на Майдане.

Первое, что он заметил — фургончик Еспресо-тв на месте своего предполагаемого суицида. Рядом собралась группа молодых людей с замотанными мордами, Коля узнал по курткам и по фигурам рыжего и брюнета, который пинал его первым. Убивать себя перед этой сволочью резко расхотелось.

Корреспондентка Еспресо брала интервью у похожего на политика мужчины в драповом пальто, темно-синем дорогом костюме и галстуке. Мужчина что-то обстоятельно объяснял, указывая время от времени на колонну. Интервью на Майдане были делом обычным, Коля и сам давал тут интервью позапрошлой осенью, когда отправился со старшим стоять за ассоциацию с Евросоюзом и был впервые избит, тогда еще парнями из «Беркута».

Коля накинул на голову капюшон худи, чтобы его не заметили раньше времени. Он все еще надеялся найти тут Москаля, хотя понимал, что его мучитель вряд ли попрется в соседнее государство покуражиться две минуты. Возможно, Москаль не поверил, что Коля действительно сделает это.

Коля подобрался поближе к фургончику, чтобы хоть послушать, о чем говорил политик. В лицо этого человека он не помнил.

— Боюсь, вы не совсем поняли. Калеча себя, Дмитрук не пытается уклониться от призыва, он обозначает тем самым свою позицию пацифиста, который скорее нанесет увечье себе, нежели другому человеку. Сейчас, когда произошел глубокий раскол между братскими народами, крайне необходима некая искупительная жертва, всеобщий символ объединения. Убив себя, Дмитрук пытается стать кем-то вроде Саманты Смит для наших двух наций. Понимая всю бесполезность своего антивоенного протеста, он продолжает…