Врангель, закинув ногу на ногу и обхватив острое колено туго сцепленными пальцами, исподволь наблюдал за Скоропадским. Вот — истинный баловень судьбы! Всё в жизни давалось Павлу легко благодаря бездумной исполнительности, богатству, связям и внешней красоте. За одно только умение эффектно сидеть на лошади великий князь Николай Николаевич считал его одним из лучших эскадронных командиров гвардейской кавалерии... И честолюбие его, умело скрываемое под маской безукоризненности, искало удовлетворения не столько в боевых лаврах, сколько в придворных успехах. Как-то в порыве откровенности признался даже, что предел его мечтаний — аксельбант свитского генерала... Теперь же случай вознёс его на высоту, о какой он прежде и мечтать-то не смел. И благодаря лишь тому, что в жилах его течёт кровь какого-то худородного украинского гетмана. Да ежели на то пошло, так Олесинька имеет куда больше прав на гетманство: всё ж таки Иваненки — богатые малороссийские помещики и родословную свою ведут аж от самого Мазепы!..

По видимости, много сильнее всех выпитых вин ударило Павлу в голову вино власти. Потому и заигрался — то ли в угоду немцам, то ли по собственной глупости — в «щирую Украину». Не иначе, надеется такой ценой удержать в руках гетманскую булаву. Всегда был глуп, хотя и с хитрецой. Определённо, глупость Павла на этот раз превзошла его хитрость... Но каковы его потаённые мысли? Ведь не может же он, чёрт возьми, не понимать, сколь непрочно его положение. Не союзники разобьют немцев через год-другой, так новое народное ополчение выгонит из Кремля их агентов — большевиков... И что тогда? Ведь мокрого места от гетманства не останется...

Вспыхнуло было желание поделиться со Скоропадским скверными впечатлениями, что сложились у него за неполные три дня встреч и разговоров, но быстро угасло. К чему? Одни пустые разговоры родят лишь другой, такой же пустой.

— Ежели говорить об армии, Павел... Насколько я успел ознакомиться с делом, я сильно сомневаюсь, чтобы тевтоны позволили тебе сформировать крупные части, особенно конные... Но вопрос даже не в этом... — Протестующий жест гетмана заставил Врангеля поспешно уточнить свою мысль и смягчить тон дружеской доверительностью. — Я-то сам готов взять любую посильную работу. Хоть околоточным[14], будь это полезно России. Но скажи мне откровенно... Веришь ли ты сам в возможность создать самостоятельную Украйну? Ведь это — расчленение России. Или Украйна для тебя — первый слог слова «Россия»?

Скоропадский ещё какое-то время молча отмерял по кабинету шаги, слегка заглушаемые вишнёвым паласом. «Украйна» больше не задевала.

— Скажу одно: я — русский человек и русский офицер, а не «щирый украинец»... — заговорил он наконец, остановившись перед картой. — Ия — не расчленитель... В моём правительстве, чтоб ты знал, идёт нешуточная борьба по этому вопросу. Я стараюсь вести среднюю линию. Хотя бы для примирения. Но теперь, когда мы под немцами, это нелегко... В общем, само время укажет выход. Может быть, в отдалённом будущем Украина и воссоединится с Россией. Разумеется, как равная с равной, на условиях федерации. Но пока в Москве сидят Ленин с Троцким, самостийность Украины — лучшее лекарство против большевизма.

— А по-моему, щирое украинство ничем не лучше большевизма. Немцы потому и поддерживают его, что это — лучший способ расчленить Россию... — Раздражение вырвалось с новой силой и опять ожесточило тон. — И прибрать к рукам наши богатые западные земли. Разве не так?

Наскоки Врангеля вывели-таки Скоропадского из равновесия. Вспыхнув, он горячо заговорил о стремлении к самостоятельности, веками жившем в украинском народе. Об активной работе в этом направлении многих известных деятелей и организаций. О том, наконец, что Украина имеет всё необходимое для образования самостоятельной державы: и промышленные заведения, и плодородные земли, и пути сообщения, и выход к морю.

— ...Это Крым, где нет ничего, кроме винограда и хамсы, и пары месяцев не проживёт самостоятельно. Сулькевичу рано или поздно придётся склонить голову перед Украиной, Россией или Турцией. Сам увидишь.

С каждым словом Скоропадский возбуждался всё сильнее. Широкий рукав черкески порывисто обмахивал цветастую карту, едва поспевая за решительно вытянутым указательным пальцем. Нервно подрагивали, отсвечивая серебром и эмалью, головки газырей, петличный Георгий и рукоять длинного кавказского кинжала.

— ...Ты, Пётр, небось наслушался уже моих хулителей? Некоторые наши общие с тобой приятели открыто мне говорят: как же ты, русский генерал, обласканный государем, коему ты присягал, можешь помогать немцам расчленять Россию! Ну чем, скажи, я усугубил положение России, приняв гетманскую булаву? Чем? Алексеев и Деникин ополчились против меня, ширяют мне в глаза своей псевдорыцарской верностью союзникам... А где они, союзники? Взгляни на карту... Захотели бы — помогли бы нам ещё в прошлом ноябре. В том-то и беда, что никто, кроме немцев, помочь нам теперь не в силах. Если думать действительно о России, надо принимать ту помощь, какую дают, а не ту, какую хочется. И хулители всех мастей это оч-чень хорошо понимают... Потому понаехали в Киев, под защиту немцев и мою. Они предпочитают оставаться тут, жить в сытости и поливать меня грязью, а не едут на Дон и Кубань бороться в рядах добровольцев.

— Я не обвиняю тебя, Павел, — поспешил перебить гетмана Врангель и тут же пожалел: ведь тот может подумать, что он принял эту гневную отповедь на собственный счёт. — Потеряв убитыми два миллиона с лишком, мы давно свободны от моральных обязательств перед союзниками. И я вполне допускаю возможность немецкой ориентации... Весь вопрос в том, насколько германско-украинский союз служит делу воссоздания Великой России. Разве нет? Поможет ли он создать армию, которая двинется от Киева на Москву?..

Но Скоропадский уже взял себя в руки, и возбуждение, словно выплеснутое разом, покинуло его. Высказав всё накипевшее на душе, он как будто потерял интерес к разговору. Вернувшись за стол, тяжело опер голову о руку и, машинально потирая пальцами выпуклый лоб, ушёл в себя. Об откровенности своей не пожалел. Что думает «Пипер» и согласится ли возглавить штаб — не понять: искренностью никогда не отличался. С виду открыт, импульсивен, нагородить и натворить может чёрт знает чего, но если не захочет пустить к себе в душу — нипочём не пустит. И оборону эту ничем не взломать...

Разговор иссяк сам собой: ворошить гаснущий костёр никому не хотелось. Скоропадский незряче смотрел в какие-то бумаги, вяло барабаня по ним согнутыми пальцами. Намерение ещё раз попытаться убедить приятеля перебраться в Киев и помочь сформировать армию посетило на миг и исчезло, оставив горький привкус досады. Да к тому же, как и при первой встрече, тот раза два вскользь, словно оправдываясь, напомнил о крайней нужде побывать в бобруйском имении. Ну да Бог ему судья...

Врангель чувствовал себя, как на похоронах: гроб опущен, первые комья земли гулко застучали по крышке и пора уж уходить от чужой смерти — возвращаться к собственной жизни.

А в жизни его — беспросветная тьма, как в том гробу. Займи он должность начальника штаба гетмана — не закончится ли его служба на Украйне вместе с германской оккупацией? А то и раньше — с властью Скоропадского, бывшего сослуживца. И приятеля, как видно, тоже бывшего... А в Добровольческой армии? Сведения о ней — самые противоречивые, и кому верить — неизвестно. Неужто её дело ещё безнадёжнее и там всё завершится даже раньше?