— Может, ты знаешь, кто настоящий владелец кинжала?

— Надеюсь, владелец сам найдет тебя! — все так же грубо парировал Роман.

Корозов сжал рукоять кинжала, чувствуя ладонью холодок драгоценных камней, раздумчиво произнес:

— В таком случае, этот нож ничей, — и тут же поправил себя. — Был ничей до того момента, пока я не нашел его.

Больше не говоря ни слова, не прощаясь, Глеб демонстративно неспешно положил кинжал во внутренний карман пиджака, поднялся со стула и ступил от стола.

Поведение Романа обескуражило его, а интерес к кинжалу повысился.

Роман, видя, как Корозов удаляется и уносит кинжал, задергался, затрясся, словно в лихорадке. Вспыльчиво вскочил, сунул официантке деньги, шумно отбросил стул в сторону и быстрым шагом направился в противоположную сторону.

Корозов спустился с площадки кафе, прошел несколько метров по старому асфальту тротуара к месту парковки машины. Уже открыл дверь автомобиля, когда сзади услыхал крики. Развернулся недоуменно. Увидал, как за площадкой трое парней насильно заталкивали в машину Романа. Тот сопротивлялся, но силы были неравны.

Глебу показалось, что Роман что-то крикнул ему, но в общем гвалте он не разобрал слов. Парня ударили по голове, затолкнули в машину, и авто тронулось с места.

Корозов торопливо влез в салон. Положил руку на плечо водителю:

— За ними, Никола!

Охранник рядом с водителем достал травмат.

Водитель стал выворачивать на дорогу, с трудом встроился в плотный быстрый поток автомобилей, ворча, что вряд ли удастся догнать. Так и случилось. Промчались по проспекту, по соседним улицам и переулкам, но авто похитителей как будто сквозь землю провалилось.

Глеб был раздосадован. Черт побери, что за дела творятся вокруг этого Романа? То его избивают, то его похищают. Что-то непонятное происходит. Да и черт с ним. Его чужие разборки не касаются.

Дорчаков сидел в своем кабинете на большом красивом кожаном диване и туманным взглядом с ленцой созерцал убранство помещения.

Кабинет был большим, просто огромным, но казался тесным, потому что в нем было с избытком напичкано столько разной мебели, что помещение скорее походило на музейное хранилище.

Здесь, кроме рабочего стола Антона и большого дивана, были еще разные столы и столики старинной работы, маленький диван, кресла и стулья, шкафы и шкафчики, тумбочки и уголки. По стенам висели картины, которые нравились Дорчакову. Да и вообще, несмотря на тесноту, весь кабинет нравился Антону. Его притягивала аура этой старинной мебели и аура этой тесноты, он черпал в ней свой настрой на работу.

Он сидел, вдавившись в мягкую спинку, откинув голову назад и раскинув руки на стороны. Ему не хотелось шевелиться, и он оживился лишь тогда, когда в дверь прошмыгнула Нарлинская. Она проворно шагнула к нему, ловко лавируя между креслами и столами. Антон, не шевелясь, глянул на нее и тихо выдохнул:

— Дверь. Закрой дверь.

Ева вернулась, щелкнула замком и снова направилась к Антону. Он, все еще не шевелясь, следил за ее движениями. Она была красивой, но ее способностей было недостаточно, чтобы стать лучшей актрисой. Он никогда не говорил ей, что она талантлива, он просто умел из бездарных актрис делать блистающих, лишь бы у них были хоть малейшие задатки и внешняя красота, которая привлекала бы его своим очарованием.

Нарлинскую он приподнял быстро. Она поверила в то, что у нее присутствует дар. А он не разубеждал ее в этом, бог с нею, пусть думает так. Хотя, если быть правдивым, способности у нее, конечно, были и отрицать этого никак невозможно, правда, не такие, с которыми она без его стараний могла бы блистать. Это он слепил ее своими руками, и он знал, почему он это сделал.

Ева подошла к дивану, нагнулась к Антону и погладила маленькой ладошкой его щеку, словно проверяла, как хорошо он выбрит. Села к нему на колени. Дорчаков оторвал руки от дивана и запустил пальцы под ее кофточку. До спектакля оставалось еще два часа, так что у них было достаточно времени. Впрочем, времени всегда не хватает. Его рука, как щупальца, медленно проникла глубоко под юбку. Ева мило замурлыкала и стала расстегивать пуговицы на его рубашке. Он гладил ее стройные ноги и представлял их, как две стрелки часов, которые движутся по циферблату и показывают время.

Расстегнув пуговицы, она соскочила с его колен и стала раздеваться. Антон смотрел, как она делала это и не двигался. Нарлинская бросила одежду на кресло, и подошла к нему.

Дорчаков с удовольствием ласкал глазами ее тело, он считал себя творцом прекрасного на сцене, и потому был просто обязан преклоняться перед женской красотой. Ему нравилось любоваться изящными формами Евы. Если бы он только умел, он бы написал с нее картину.

Вразвалку он поднялся с дивана, положил ее, и руки заскользили по бедрам девушки. Она обдала его своим жаром.

Потом, утомившийся, полуодетый он опять сидел на диване, раскидавшись, устало смотрел, как Ева неторопливо рылась в своей одежде. Молчал. А она надувала губы оттого, что не слышала слов восторга и капризно спрашивала:

— Почему ты больше не восхищаешься мною?

Антон тихим расслабленным голосом, не шевеля ни одной мышцей на теле, томно протянул:

— Восхищаюсь. Ты очень хороша.

Ева, наклонившись, натянула белые трусики и, стоя к нему боком, недовольно заметила:

— Сегодня ты не говорил многих слов, которые я всегда слышала от тебя, когда мы занимались любовью.

Дорчаков опять остался неподвижным, только едва заметно разошлись губы. Это вялое движение мышц лица говорило Еве только о том, что он устал.

Однако Нарлинская не верила в его усталость, гладила свою грудь, желая, чтобы он наблюдал за нею. Хотела ему сказать, что раньше он тоже уставал, но не показывал этого так явно, как сегодня, однако ничего не сказала.

Антон слегка опустил веки, у него не было настроя на разговор. Казалось, она слишком долго одевается. Хватит уже докучать ему. Бежала бы в гримерную.

Ева почувствовала холодок. Внутри прокатилась обида. Фыркнула, сорвала со спинки кресла юбку, быстро сунула в нее красивые ноги, буркнула:

— Я, наверно, уже надоела тебе?

Антон скучно улыбнулся. Раскрыл глаза шире, пошевелил руками и промолчал. Вяло подумалось, боже мой, какой бред сивой кобылы ему приходится сейчас выслушивать.

Ева замерла, собственная мысль поразила ее, как током, и с придыханием отчетливо спросила:

— Тебе понравилась она?

Дорчаков словно не услышал девушку, потянулся за рубашкой, натянул на плечи, стал застегивать пуговицы, опустив глаза книзу и наблюдая за своими пальцами.

Ева по-прежнему говорила с придыханием, выжидающе ловя взглядом лицо Антона: