Однако выдерживать запах оладий, а потом сырников, а чуть позже – омлета с колбасой, помидорами и зеленью, еще позже – свежеиспеченных сдобных булочек, Галюсик больше не могла. В шесть утра она запахнула свой шелковый халат и отправилась к соседям с требованием прекратить издевательство – ну пахнет так, что жрать хочется, а она на диете. Регина усадила ее за стол и накормила оладьями. Леонид был бодр и весел, травил солдатские анекдоты и подливал Галюсику чай. Та, уминая оладьи, в сотый раз сказала, что нельзя так издеваться над бедной Региной, заставляя ее стоять у плиты ни свет ни заря, и над ней, соседкой, тоже. Посмеялись, разошлись миром.

Соседи, одни из немногих, кстати, считали, что Галюсик слегка с прибабахом, но «баба нормальная», как характеризовал ее Леонид. Так что у них завязалось даже некое подобие дружбы. Галюсик всегда дарила Регине на праздники милые бессмысленные подарки – конфеты, кухонные полотенца, фарфоровые фигурки зайцев или драконов – в зависимости от того, какой год наступал по китайскому календарю, – «уставшую» ветку мимозы или бутылку водки (на 8 Марта и 23 Февраля). Регина радовалась вниманию и всегда защищала Галюсика от нападок соседок.

А Галюсик, получив неожиданную поддержку со стороны уважаемой семьи, пошла вразнос. Один раз она высыпала мусорное ведро соседки прямо перед ее дверью – та выставила мусор, моя полы в квартире, чтобы потом вынести, да, видимо, позабыла. Лиза прекрасно помнила, как приехала после звонка соседки, которая кричала, что вызовет милицию. Ведь не первый случай хулиганства со стороны Галюсика! Женщина в возрасте, а позволяет себе подобное поведение! Ни в какие ворота! И тогда, стоя на лестничной клетке в окружении соседок, которые наперебой докладывали, что еще «учудила» Галюсик, Лиза не понимала, как общаться с собственной матерью. Ругаться? Отчитывать? Просить больше так не делать? И самое главное, она не знала, чего еще от нее ждать. От женщины, еще достаточно молодой для того, чтобы можно было бы списать чудачества на возраст, находящейся в здравом рассудке, не пьющей, но оставшейся одной и не нужной никому. Женщины, которая считалась ее матерью. Лиза не могла пообещать соседкам, что «мама больше так не будет», потому что знала – Галюсик будет. Лиза понимала, что мать страдает от одиночества. И не могла ей объяснить, что сама в этом виновата. Даже для собственной дочери она стала посторонним человеком. Дочь нуждалась в матери, а не в Галюсике. С восемнадцати лет Лиза жила одна. Получив паспорт, она оборвала связь с матерью. Приезжала лишь в экстренных ситуациях, которые случались все чаще.

Соседка снизу жаловалась, что Галюсик обрезала провода, ведущие к дверному звонку. В том, что «хулиганила» именно Галюсик, можно было не сомневаться – соседка напротив смотрела в глазок и все видела. Но не вышла и не остановила. Потому что себе дороже связываться.

– Зачем ты провода обрезала? – спросила Лиза у матери, не рассчитывая на вразумительный ответ.

– Звук раздражал. Слышно же все. Трели эти. Хуже, чем пальцем по стеклу водить или мелом по доске. С ума можно сойти от этих звуков. Ты просто не слышала. Тоже бы обрезала.

Галюсик всегда была чувствительна к звукам.

Как-то Лиза с Галюсиком поехали на море – первая и последняя их совместная поездка. Потом Галюсик предпочитала отдыхать одна, а Лиза проводила лето в лагерях, отбывая по три смены подряд. Ту поездку с матерью Лиза прекрасно помнила спустя многие годы. Ей исполнилось десять, и «море» считалось подарком на день рождения. Они с Галюсиком поселились в домике, стоявшем практически у кромки воды. Оставалось лишь удивляться, как домик, откровенно говоря сарай, еще не смыло набегавшей волной. Перед самим домом были навалены камни, а внутрь вела деревянная, рассохшаяся от времени, воды и солнца лестница. Июнь в тот год случился холодным, море все время штормило. Но Лиза, закутавшись в одеяло, сидела на лестнице и смотрела на море, которое плескалось под ногами. Это стало одним из самых сильных потрясений в ее жизни – сидеть и смотреть, как набегают волны, а стекла в домике трясутся от ветра. Галюсик кричала, ругалась с хозяйкой, что-то требовала, грозилась уехать, а Лизе было так хорошо, как никогда. С тех пор она любила шторм, ветер, холод и ощущение того, что в любой момент и тебя, и дом, и все вокруг поглотит стихия. Смоет волной, и следа не останется.

Галюсик не могла спать. Она втыкала в уши вату, что было бесполезно. Ее пугали дребезжащие стекла, завывание ветра. Постоянный, несмолкающий шум моря раздражал. А Лиза спала как убитая. Под рев волн, казавшихся даже не стонами, а причитаниями.

Мать потом часто вспоминала ту поездку как самый ужасный отдых в своей жизни. А Лиза – как самый лучший. Запах плесени, которым были пропитаны шкафы, пол, полотенца, вещи. Песок, который тоже был везде – и в волосах, и в вещах. Несмываемый, жирный, колючий. Холодный пол и всегда влажная постель. Утренний озноб, когда зуб на зуб не попадал, и жар, потное тело, стоило лишь показаться солнцу.

Лиза, придумав собственную игру, оставляла на песке свой сланец, обозначая черту, за которую волна не должна заступить. Галюсик говорила «сланец», а Лиза – «шлепку», как было принято в лагере. Хотя в другом лагере все говорили «вьетнамки». Но с мамой она решила говорить «шлепка». Лиза сидела и смотрела, как накатывает волна. Она могла часами наблюдать за шлепкой, чтобы в последний момент побежать и выловить ее из воды. Там, в песке, она нашла двойного куриного бога – ракушку с двумя дырочками. Настоящее сокровище, которое исполняло не просто все желания, а в двойном размере. Тогда Лиза не смогла ничего загадать – отложила желание на потом, чтобы хорошенько подумать и загадать наверняка. Но так и не придумала того, о чем мечталось вдвойне. Или придумала, но забыла. Ракушку она перепрятывала с места на место, пока не потеряла. Как и шлепку, ставшую наконец добычей моря.

В тот отпуск Лиза окончательно поняла, что надеяться она может только на себя. Сама должна отвечать за собственное здоровье, пропитание, жилье и прочие бытовые нужды. И приглядывать за матерью. Когда Галюсику попал песок в глаз и она терла рукой, промывала, снова терла, Лиза налила воду в таз и заставила мать окунуть лицо в воду и открыть глаза. Так их научили в лагере. Галюсик даже не удивилась, хотя Лиза тогда считала себя героиней. Мать не поблагодарила за заботу.

Когда Лиза отравилась, что-то съев в местной столовой, она сама себе устроила промывание желудка – пила воду, засовывала в рот два пальца, вызывая рвоту, снова пила воду и вызывала рвоту. Галюсика дома не было. Она вернулась уже под утро и, разбудив едва задремавшую и измученную дочь, строго спросила, чем это воняет.

– Мне было плохо, – ответила Лиза.

– Теперь я еще от запаха не усну, – сердито заметила Галюсик, но заснула через минуту. Лиза же лежала без сна.

После того лета она опять стала ездить в лагеря, даже просилась туда, чему Галюсик была только рада. Лиза же понимала, что в лагере она в большей безопасности, чем рядом с матерью. Она училась выживать. Наблюдала будто со стороны за всеми происшествиями, чтобы в будущем быть готовой с ними справиться. Принять правильное решение. Она росла самостоятельным ребенком, который умел все. Главный приобретенный навык – выживать в любых условиях.