полтора тягач тащил себя из оврага, подтягиваясь на тросе, как пиром. В довершение бед правая гусеница все-таки слетела, и пришлось ее надевать, перебирать траки.

Яков Симеонович сидел в кабине безучастно, мерз, понимая, что ничем помочь не может. Именно эта оправданная здравым смыслом безучастность злила Бориса. В конце концов он накупался в снегу досыта, промок, но мерзнуть ему было некогда.

— Родину радуя, сил не щади, — со значением сказал он спутнику.

— Это временно, — бодрясь, заверил его Яков Симеонович. — Это временные трудности, молодой товарищ.

Борис только крякнул.

4

Медвежий угол Сургут, маленький деревянный городишко, по воле людей стал передним краем. Теплого жилья не хватало, и строители гнездились в палатках, балках, кабинах автомобилей. Несмотря на воскресный день, будняя созидательная работа не прекращалась. Лязгали на рельсах рогатые подъемники, у пылающих костров гремели бетономешалки, с такой яростью вращая серое месиво, будто сбивали масло. И всюду сновали рабочие в черных полушубках, с калеными на морозе лицами.

К вездеходу Бориса сию же минуту подбежал стремительный человек в унтах. От него валил пар.

— Слушай, кореш! — радостно заорал он, на ходу века, кивая в машину. — Сделай доброе дело, подволоки эти, салазки на седьмой участок! — он указал рукавицей на тракторные сани.

— Да у меня, знаешь, ходовая часть… — начал было Борис.

— Какая ходовая часть? Отличная часть! И сам ты просто замечательный! Эй, дистрофики! — блажил он уже на земле. — Цепляйте сани!

— Хват, — одобрительно сказал Борис.

Яков Симеонович промолчал, посмотрел на часы.

Возни с санями хватило на час с лишним, но Борис повозился бы и еще: очень уж ему понравился этот прораб и его дистрофики. Яков Симеонович наконец взмолился, и они поехали в старый город. Яков Симеонович попросил подвезти к дому. Борис выполнил просьбу, хотя и без особой охоты.

— С вас пол-литра, — сказал он в шутку.

Пассажир, чего Борис никак не ожидал, немедленно вытащил из кармана десятирублевую бумажку.

— Пожалуйста, мельче нет, но зато… купите сразу две.

Он улыбнулся слегка натянуто: цена была все-таки высоковата. Борис настолько опешил, что не сразу обрел дар речи.

— Мне две не выпить, — ляпнул он.

— Так завтра выпьете! — поощрил его Яков Симеонович еще одной улыбкой.

— З-завтра не могу.

— Ну… послезавтра, послепослезавтра!

— Уберите ваши деньги! Я пошутил!

— «Нет, знаете! Все-таки я так тоже не могу. Вы мне пошли навстречу, и я обязан… Нет, знаете, я определенно вам должен…

— Ничего вы мне не должны!

— Послушайте! — воскликнул пассажир. — Вы мне определенно нравитесь. Нет, нет и нет. Я вас не отпущу. Идемте сейчас же ко мне обедать. Да-да.

Он вцепился в рукав Борисовой телогрейки и повис как клещ. Оторвать его было невозможно, не применив силы, и Борис, кляня свою слабохарактерность, подчинился. Он был слишком смущен и в квартире успел увидеть только ковры на стенах и какой-то ночник в виде пластмассового цветка. Да еще мыло под умывальником держалось на магнитной блямбе. Блямба его поразила.

Из кухни появилась поджарая женщина с лоснящимся от крема лицом. Она брезгливо оглядела Бориса, его драную телогрейку, неопрятную бороду, хлопнула дверью и стала громыхать посудой. Яков Симеонович посадил гостя к столу, а сам исчез. Тотчас Борис услышал, как он виновато, придушенным голосом объясняет что-то супруге, и ее сварливые реплики: «ну», «дурак», «при чем тут моя квартира?» и т. д. Борис плюнул на ковер и вышел.

Прежде чем идти в милицию, надо было поставить тягач на ремонт, выполнить просьбы ребят насчет всякой всячины, потом сходить в управление, передать заявку на продукты и инструменты и попутно разнюхать, кого пришлют на буровую замерщицей — холостячку или замужнюю. Шоколада для жены Ветлугина он купил три килограмма. Продавщица сказала, что больше в одни руки не полагается.

Передать шоколад лично Борис постеснялся. Нина Ветлугина работала теперь на телефонной станции, где полно было языкастых девчонок. Поэтому он занес на квартиру.

Освободился Борис поздно вечером. В заезжем доме, где он решил переночевать, в коридоре играли в шахматы дежурная Лиза с худыми татуированными руками и пожилой постоялец.

— Койка есть? — спросил Борис, поздоровавшись.

— А вона, — указала Лиза на дверь. — Где Виктор Петрович плачет.

Борис действительно услышал всхлипывания.

— Что с ним?

— Кто его знает! Но редкий мушшина плачет, — отозвалась Лиза с уважением.

— Выпил, вот и реви́т, — заметил партнер.

— Утрось я с ним разговорилась, дак веселый был. Говорит, пенсию тут зароблю и уеду опять в Молдавию. Жена у него сотню получает, что ли. А я, говорит, если с трехсот выйду, буду сто пятьдесят получать.

— Сто двадцать, — поправил ее партнер мрачно. — Больше не дают.

— Все ясно, — сказал Борис и прошел в комнату.

Виктор Петрович, грузный, длинноволосый, с холеной, стриженной по указанию журнала «Служба быта» бородой, похож был на попа. Он стоял к Борису вполоборота, щека была мокрой от слез.

Борис долго, с насмешливым интересом глядел на него, потом сказал:

— Ма-ла-дец…

Посмотрев в двери на шахматистов и как бы приглашая их согласиться с высказанной оценкой, повторил громче:

— Молодец?

Его не поддержали.

— Молодец! — снова со вкусом сказал Борис. — Махнемся бородками?

Виктор Петрович всхлипнул и ничего не сказал, а Борис с досадою подумал, что сосед явный псих и надо будет терпеть его до утра. Он снял ватник, повесил на гвоздь, отогнул подол свитера, выпустил пар. Спине стало прохладно. Потом плюхнулся на кровать, чтобы передохнуть малость от беготни.

— Чуждо все… Чуждо мне здесь! — прорыдал Виктор Петрович и, отвернувшись, стал раздеваться. Спустил по ногам брюки, вышагнул из них, как из пут, но, вспомнив что-то, остановился в горестном раздумье.

— Спи, — приказал Борис. — Разделся? Ну и спи давай.

— Мне сказали: выпей спирту, будет легче, — а мне тяжелей! — простонал Виктор Петрович, бодая кулаки. — Ира… Ирочка, Иронька, не надо нам этих денег!..

Жирная спина его с прилипшей потной рубахой тряслась. Борис отвернулся.

«Ну и все, Боря, — подбивал он итоги, — все, Борьша, хватит, подурачились. Стань человеком, стань хоть чуточку похож на Ветлугина, ведь ты не такой уж конченый на самом-то деле…» Он решил сейчас же начать новую жизнь и в этой жизни быть кристально чистым. «Нагрузку общественную попрошу. Например… — он прикинул, какую взять общественную нагрузку, — выпускать стенгазету — нет, не умею. На кружок политграмоты не потяну, да и не доверят, поди. Вот! Буду учить дизелистов вождению тягача. Чтобы была полная взаимозаменяемость!»

Он тут же наметил программу занятий: день — матчасть, день — езда. Конечно, не все будут асами, потому что механик-водитель — специальность врожденная, машину надо чувствовать, как свои руки-ноги. Но все-таки.

Ночевать в гостинице ему расхотелось. Он заплатил Лизе, немало