И тогда опять испуганный возглас Елочки:

– Ой!!

– Видишь, Листик, я Елочку испугал. Наверное, будет лучше, если ты достанешь свою мокрую клюковку! Да?

– Клюковку? Сейчас-сейчас… – Листик тоже заметно медлил. Потом, наконец, громко сказал: – Ужаса не обещаю, но страху в лес постараюсь нагнать покрупнее!

И тогда опять послышался испуганный возглас Елочки:

– Ой!!!

– Видишь, Болотик, что мы с тобой наделали? Мы с тобой Елочку напугали, – с укоризною сказал Листик. – Видимо, придется все-таки бежать за Грибабушкой!…

А от этих его слов голос Елочки еще испуганнее:

– Ой-ой!!!

И тогда вперед шагнул Дед-Дедуля.

– Гранату бы мне, – произнес он очень тихо, но твердо.

– Чего-чего? – не понял Листик.

– Гранату, – повторил Дед-Дедуля.

Возникла долгая напряженная пауза.

Неожиданно для всех Болотик нырнул в яму, полную воды, и достал оттуда самую что ни на есть настоящую военную гранату.

– Держи, Дед! – Он протянул гранату Деду-Дедуле и ответил на недоуменный взгляд Листика: – Я ее в позапрошлом году в болоте нашел. Видать, с войны осталась.

И тогда послышался уже совсем испуганный возглас Елочки:

– Ой-ей-ей!!!

А Дед-Дедуля, зажав гранату в руке, начал ползти на Однолапого… И тот этого не выдержал: задрожал, попятился и встал, будто во что-то уперся. Да так и застыл с поднятой вверх лапой. Рычание его смолкло.

– Кончено дело, – заключил Болотик.

– Готов Пачкун, – отозвался Листик.

– Сейчас обратится, – предположил Болотик.

Но Однолапый стоял и обращаться, похоже, не думал.

– Видать, боится, – заключил Листик.

– Не бойся! Не трусь! – начал подбадривать Пачкуна Болотик.

– Не трусь, Пачкун! – как эхо, повторил вслед за другом Листик.

– Таких стыдных дел наделал, что страшно ему, наверное, теперь свой нормальный вид показать! – засмеялся Болотик. Они подошли ближе. Болотик постучал по бронированному боку чудовища: – Давай честно, Пачкун: зачем ты туда залез? Ты что, нас хотел напугать? Нас не испугаешь!

– О-го-го! – храбрясь, но между тем стараясь держаться от Пачкуна в отдалении, прокричал Листик.

– Да уж! – ввернул Дед-Дедуля.

– Но зато мы, Пачкун, можем тебе помочь, – посулил Болотик. – Мы отойдем, а ты еще немного подумай и обращайся. Другого выхода у тебя все равно нет. Иначе – позор!

– Позор на весь Колдовской лес! – добавил Листик.

– Позор! – прокричал Дед-Дедуля.

– Смотри у нас! – пригрозил чудовищу Болотик.

Но Однолапый по-прежнему молчал, не рычал и ни на что не откликался. Похоже было, что от страха он даже перестал дышать. В наступившей тишине послышался шепот: это вновь шептались Листик с Болотиком.

– Значит, так, Дед, – сказал после совещания Болотик, – можно!…

– Что именно "можно"? – не понял Дед-Дедуля.

– Можно тебе теперь, Дед, цветы в лесу рвать. И ногами грибы сшибать можно!… Но лишь одни ядовитые! – разрешил Листик и без прежней строгости посмотрел на Деда-Дедулю. И тогда втроем они, наконец, вошли в Колдовской лес. И через некоторое время по едва заметной тропинке, ведущей через кусты, буреломы и непроходимые заросли, дошли до дома Грибабушки.

"…кагда Людям становится савсем плохо тагда они вспаминают инагда о добрых Духах и завут их на помощ но когда им становится апять харашо они апять о них забывают…"

Хоть над Колдовским лесом и висело неяркое северное солнце, но отчего-то на Солнечной поляне было сумрачно, как бывает только в глухом лесу. Кроме того, по всей Поляне был заметен беспорядок, как это происходит тогда, когда в доме кто-то болен…

На Поляне под Большим Дубом в удобном кресле-качалке расположилась больная Грибабушка: старенькая-старенькая, маленькая-маленькая, и в самом деле не больше среднего гриба. Личико сморщенное-сморщенное, как печеное яблочко. А вокруг Грибабушки собрались трое: Листик, Болотик и Дед-Дедуля. Над Поляной порхал Ветерок, трогал деревья за листья, играл с цветами. Но как-то странно играл: то в одном месте шелестнул, то в другом, то вокруг Грибабушки хоровод прошлогодних опавших листьев вскружил… Листик с Болотиком листали страницы большой старинной книги.

– Заговор от простуды… – вслух читал Листик. – Заговор от кашля… От лихорадки… От ушиба… От болезней глаз… От зубной боли… От потери голоса!… – Листик оторвался от книги и посмотрел на Грибабушку, видимо, спрашивая совета, но та отмахнулась: мол, не поможет, ерунда! И тогда он опять уткнулся в книгу: – Заговор, чтобы навести красоту… – и снова взглянул на Грибабушку и, поскольку та молчала, продолжил читать из книги вслух: – "Чтобы навести красоту или казаться красивее, берется платок, с которым выходят на улицу, утираются тем платком, говоря: Стану благословясь, выйду перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, выйду на широку улицу, стану на восток хребтом, на запад глазами, на западной стороне сидит там обрученный Иосиф, зрит и смотрит на Госпожу Пресвятую Богородицу, так и на меня бы раб Божий весь век смотрел бы и глядел". – И неожиданно Листик беззвучно заплакал: вновь из его огромных зеленых глаз покатились горючие слезы.

– Листик, прекрати! – приказала Грибабушка, каким-то колдовским образом угадав плач Листика и открыла глаза: синие и быстрые, как молнии, и такие же молодые, как у Деда-Дедули. – Так ты, говоришь, он лапу поднял?

– Поднял, поднял, – радостно ответил Листик. – Еще как поднял! Было бы у него две – поднял бы обе. Вторую ему, окаянному, наверное, кто-нибудь уже оторвал! – Слезы его при этом высохли.

И тогда Грибабушка вновь закрыла глаза:

– Ну, хорошо. Повтори заговор при искании клада. Наизусть повтори!

Но послышался чей-то тихий плач.

– Елочка, перестань! – строго попросила Грибабушка. А вместо ответа – нетерпеливый порыв ветерка.

– Обратись, Елочка! – так же строго попросила еще раз Грибабушка. – Не хочешь? Смотри, шалунья, я сама тебя обращу!

И сразу же после этих слов ветерок, игравший на Поляне, стих.

– Заговор при искании клада, – продолжил чтение Листик. – "Когда покажется счастливцу клад, он должен проговорить: чур! чур! свято место, чур, Божье да мое. Или мой клад, с Богом напополам"!

– Хорошо-хорошо, – похвалила Грибабушка. – Мольба на ветер?

– Мольба на ветер… – закатил глаза и попытался вспомнить Листик. – Бить поленом флюгер, чтобы тянул поветерье и притом постараться припомнить и сосчитать ровно двадцать семь плешивых из числа знакомых.