ценностей Рима-полиса находит свое наиболее адекватное освещение и осознание. По словам Г.С. Кнабе, «для творчества Цицерона была характерна тенденция рассматривать реальную действительность на фоне действительности возвышенной и нормативной»[108]. Сам его общественный идеал «имел в римской действительности глубочайшие основания и в этом смысле соответствовал ей. Общинно-патриархальная подоснова римской жизни, с которой был неразрывно связан этот идеал, сохранялась на протяжении всей Античности, постоянно сообщала новые силы общественным представлениям города-государства, и, пока стоял Рим, эти основы бытия народа не могли быть упразднены»[109]. Некоторые из сформулированных Цицероном ценностных представлений можно отнести к нормативным военно-этическим качествам, составляющим главный предмет нашего исследования.

В плане изучения идеологических тенденций и ментальностей во времена империи особое значение приобретают памятники ораторской прозы. Обращаясь к ним как к историческому источнику, следует учитывать, что в имперскую эпоху, по сравнению с республиканским временем, существенным образом меняются общие установки, характер и содержание ораторского слова, роль которого как мощного орудия политической борьбы постепенно сходит на нет. Риторика все больше ограничивается областью красивых слов, форма получает перевес над содержанием. «Место республиканских ценностей, – пишет М. фон Альбрехт, – занимают доблести владыки; коррелятом со стороны подданных становится их гражданские и служебные достоинства… Долг оратора в лучшем случае заключается в том, чтобы служить государю зерцалом и косвенно сообщать ему ожидания граждан; в худшем… печальная историческая действительность скрывается за идеально-типическим придворным фасадом»[110]. Однако сама природа риторического слова такова, что «отношение к конкретному слушателю, учет этого слушателя вводится в само внешнее построение риторического слова», проявляется в «глубинных пластах смысла и стиля»[111]. С этой точки зрения и риторические декламационные упражнения, и откровенно льстивые речи эпидейктического жанра могут многое сказать не только о мировоззрении отдельного оратора, но и о типичных представлениях его современников[112], поскольку даже риторические фикции не воспринимались аудиторией как противоречащие нормальному порядку вещей. «Больше того, риторическая обработка с ее заведомым произволом даже приближала предмет к существовавшему в общественном сознании “образу правдоподобности”»[113]. Среди известных образцов ораторского искусства императорского времени в плане изучения римских военно-этических представлений наибольший интерес представляют императорские панегирики, как на латинском, так и на греческом языке. Это прежде всего «Панегирик Траяну» – произнесенная Плинием Младшим в 100 г. н. э. на заседании сената благодарственная речь по случаю назначения его консулом[114]. Используя схему энкомия-биографии, Плиний славословит воинские доблести и военный опыт Траяна, подчеркивает его близость к простым солдатам, постоянную заботу о них, стремление служить им примером в воинских трудах. В изображении Траяна-полководца оратор явным образом ориентируется на республиканские традиции и идеалы, прямо уподобляя его древним героям. Плиниев «Панегирик», бесспорно, оказал огромное влияние на последующее развитие этого жанра, в течение столетий оставаясь образцом для подражания. Неслучайно эта речь открывает сборник из одиннадцати панегириков на латинском языке, произнесенных разными авторами в честь императоров (от Диоклетиана до Феодосия) в период от 289 до 389 г. н. э.[115]Независимо от конкретных поводов произнесения, программной направленности и исторической достоверности этих речей, в центре внимания ораторов, в соответствии с канонами жанра, находятся добродетели и деяния восхваляемых правителей на военном и гражданском поприщах[116]. Как в языке и риторических приемах, так и в своих идейных установках панегиристы ориентировались на классические образцы. Говоря о воинских и полководческих доблестях императоров, об их взаимоотношениях с войском, авторы, с разной степенью подробности и с различными акцентами, используют традиционный набор категорий и топосов. Вместе с тем нельзя не учитывать вполне определенные, обусловленные конкретным историческим контекстом (а возможно, и индивидуальными позициями автора) нюансы в трактовке тех или иных аспектов.

Среди поздних грекоязычных авторов, работавших в панегирическом жанре, заслуживают быть отмеченными Либаний и его младший современник и ученик император Юлиан. В числе ранних произведений последнего сохранились два панегирика императору Констанцию II (Iulian. Or. I; II). Написанные в довольно вычурной, искусственной манере, с многочисленными реминисценциями и цитатами классических авторов, эти речи содержат ряд пространных пассажей, посвященных воинским доблестям и полководческому искусству Констанция (Iulian. Or. I. 2a; 8a; 11a – c; 16a; 37c; II. 87a – d и др.), который рисуется идеальным военачальником. В «Похвальной речи Констанцию и Константу» Либаний также развивает эту тему, хотя и делает это гораздо суше и сдержаннее (Liban. Or. LIX). Однако в речах, касающихся самого императора Юлиана, особенно в двух речах, написанных после его смерти в жанре эпитафии (Liban. Or. XVI; XVIII), оратор не жалеет красок, для того чтобы в полном блеске представить своего воспитанника в качестве образцового воителя и полководца. Все эти характеристики, опирающиеся на распространенные литературные клише, можно было бы счесть голой риторикой, если бы из других источников не были известны достаточно достоверные факты, свидетельствующие о том, что Юлиан вполне сознательно стремился следовать той парадигме полководца, которую сам обозначил в своих речах и на которую ориентировался также Либаний[117].

Из ораторской прозы более раннего времени можно упомянуть речи (прежде всего четыре речи о царской власти) Диона из Прусы (ум. после 112 г. н. э.), получившего за свое красноречие прозвище Хрисостома (Златоуста), а также одну из известнейших речей другого софиста-ритора II в. Элия Аристида – «Похвальное слово Риму» (Or. 26 Keil), которая была произнесена ок. 143 г. в присутствии императора Антонина Пия[118]. Если у Диона мы находим лишь отдельные суждения, сравнения и образы из военной сферы[119], а также развиваемые в рамках его концепции идеального правителя замечания о необходимых ему качествах и стиле взаимоотношений с войском (например, Dio Chrys. De reg. or. I. 28–30), то в речи Аристида, прославляющего благодетельность Римской державы, не только очерчен образ идеального императора, но дана подчеркнуто апологетическая характеристика военной организации императорского Рима, отмечены ее профессионализм, эффективность системы комплектования, чинопроизводства и наград. Его взгляд интересен как выражение представлений, распространенных среди образованных классов эпохи Антонинов[120].

В отдельную группу литературных источников следует выделить полемологические трактаты, посвященные различным вопросам военного искусства. Некоторые из этих сочинений, обобщившие богатейший практический опыт и теоретические изыскания греков и римлян, несомненно, на деле использовались в свое время в качестве популярных пособий для изучения военной науки[121]. Если в Греции военная наука достигла высокого уровня развития еще в классическую эпоху, прежде всего в трудах Энея Тактика и Ксенофонта[122], то в Риме ее основоположником стал М. Порций Катон Старший, среди многочисленных сочинений которого известна и книга «О военном деле», представлявшая, по-видимому, предназначенное для сына практическое руководство, подкрепленное ссылками на исторические примеры[123]. Однако