тоже мой. «Дежурок» с самого утра уже нет, а когда они появятся, мы накопившиеся заявки будем до утра разгребать. Тебя, кстати, как зовут?

— Руслан, Руслан Конев.

— Меня Павлом зови, а то я не сразу понял, что ты ко мне обращаешься.

Мы обменялись рукопожатием, и я повернул ключ в замке зажигания.

Сообщения из больницы никаких неожиданностей не принесли, благо, что пришли из одного места — больницы скорой медицинской помощи номер два, расположенной за забором Осеннего колхозного рынка. Потерпевшие, грустно взирая на свет подбитыми, налившими синевой, глазами, скорбно шептали распухшими губами, что случившиеся с ними вчерашнее прискорбное событие произошло по их вине, является их личным делом и более органы внутренних дел по данному вопросу они просят не беспокоить, а то навязчивое внимание милиции мешает им быстро восстанавливать здоровье. Руслан, скрючившись на колченого табуретке своим мощным телом, старательно выводил под мою диктовку короткие тексты заявлений, неловко держа ручку толстыми пальцами. Дав бедолагам расписаться под коротким текстом заявления, мы, пожелав болящим здоровья и скорейшего выздоровления, покинули обветшалые больничные палаты.

— Ну что, поехали. Заявка как раз, по твоей специальности — по «безвестнице». — я пропустил летящую по «главной» дороге серую «зубилу» и вырулил с больничного дворика.

— Да мне бы эти «безвестницы»… уже жалею, что в розыск перевелся. — нервно дернулся Руслан, и полез за сигаретой.

— Извини брат, но в моей машине не курят. Если прижало, могу остановится, но курить только на улице. Ну что, останавливаемся?

— Нет, приедем, покурю. — Руслан сунул сине-белую пачку «Ту» обратно в карман.

— Чем тебе твоя линия не нравится? Зуев вообще на этом собаку съел, да и не все там так грустно.

— Я преступления хочу раскрывать, а не бомжей на стадии полураспада фотографировать и из морга не вылазить на свет Божий.

— Ну, это да, гнилые бомжи — это неприятно. Но, надо абстрагироваться, смотреть мимо. Привыкнешь.

— Не знаю. Мне кажется, что к этому привыкнуть невозможно.

— Привыкнешь. Давай, папку бери, мы приехали.

Многократно перекрашенную коричневой краской входную дверь в квартиру нам открыла заплаканная худенькая женщина без возраста.

— Добрый день, милицию вызывали? — я показал удостоверение и шагнув за порог.

— Проходите пожалуйста. — женщина отступила вглубь квартиры: — Не разувайтесь, полы все равно, грязные.

— Дочь не появлялась?

— Какой там. Как вчера, с утра, ушла из дома, так ни слуху, ни духу. — женщина отвернулась к окну.

— Раньше из дома не уходила?

— Нет не разу.

— Понятно. Паспорт пожалуйста ваш принесите и фотографию дочери.

История исчезновения блудной дочери была банальной и не вызывала пока особой тревоги.

Шестнадцатилетняя Яна воспитывалась мамой. Папа примерно через год после свадьбы начал пить, после чего, спустя десять лет уговоров и обещаний «завязать», глава семьи исчез, не давая о себе знать, и, уже несколько лет, мать воспитывает девочку одна. Так как особо ценной специальности мама Яны не имела, то она мыла полы, числясь на двух работах, особо много не зарабатывая и не уделяя дочери достаточного внимания. Последние полгода у Яны сорвало резьбу. Учеба резко упала, отношения с матерью ухудшились, и дочь, в своих спорах с мамой, стала называть родительницу жалкой неудачницей. Основные претензии дочери касались низкого уровня доходов. Вчера утром Яна ушла в школу, а в девять часов вечера, вернувшись с работы, мама обнаружила, что ребенок после шкоды не был дома. Около часу ночи мать поняла, что что-то случилось, побежала по окрестным дворам, а утром, в семь часов утра, позвонила в Дорожный отдел милиции.

Глава 6

Чужая боль

Июль одна тысяча девятьсот девяносто первого года

— Посвежее фотографии у вас нет? — я отложил в сторону небольшую фотографию, очевидно снятую в фото кабине в Доме Быта.

— Это этого года фотография. В мае Яна с подружкой снималась.

— Нда? — на фото шестнадцатилетней Яне с трудом можно было дать лет четырнадцать. Абсолютно детское лицо, отсутствие вторичных половых признаков.

— А кто подружка?

— Ира Цеплакова, вот она. — мама Яны вернулась к буфету и принесла еще одну фотографию, очевидно отрезанную ранее от первой. На ней Яна снялась в обнимку со второй девочкой, обе белозубо и беззаботно улыбались в объектив.

— Хорошо, давайте заявление писать. Заполнить бланк заявления о без вести пропавшем — геморрой еще тот. Четыре листа формализированных вопросов, хорошо хоть со схемами. Половину вопросов пришлось отвечать мне на основании изображения на фотографии, ну не могла Янина мама ответить, какое у дочери основание носа — приподнятое, горизонтальное, опущенное. Причины ухода дочери мать назвать не смогла, но призналась, что за два дня до исчезновения, дочь опять поругалась с матерью, и после этого они не разговаривали.

— Зачем Яна в школу пошла, ведь сейчас каникулы?

— Она мне сказала, что практику отрабатывает. Но я сегодня в школе была, но там никого нет, только сторож и про практику учащихся он ничего не знает.

— Понятно, что ничего не понятно. А где Янины вещи и кровать?

— Вон ее комната.

Ну, ясно. Мама живет в проходной комнате, а шестнадцатилетняя соплюха в отдельной, изолированной губы на родительницу дует, вместо того, чтобы отодрать зад и пойти подработать, хоть на туже почту.

— Вы, мама пригласите пожалуйста пару соседей по своему выбору, чтобы потом меньше болтали. Нам надо вещи дочери осмотреть и если что-то важное будет, то изъять.

Через несколько минут в квартиру вошли две молчаливые тетки, периодически бросающие на хозяйку квартиры сочувственные взгляды. Из интересного в комнате Яны мы с Русланом ничего не нашли, ни дневника, ни записки, ничего. Чтобы не уходить с пустыми руками я дал команду стажеру упаковать и вписать в протокол осмотра расческу девочки с застрявшими между зубьев парой светлых волосков.

— А зачем расческу изымать? — поинтересовался любопытный неофит.

— А гене… — я вовремя захлопнул пасть, до проведения генетических экспертиз, с целью установления личности еще лет пятнадцать, не меньше, поэтому пришлось обойтись неопределенным: — Пусть будет на всякий случай.

— Подруга Яны где живет? Которая Ира?

— Она в соседнем доме живет, квартира шестнадцатая. Только она ничего не знает. Я к ней с утра забегала, с Ирой и мамой ее разговаривала. Ирочка сказала, что Яну уже три дня не видела.

— Понятно. А еще близкие подруги у Яны есть?

— Наверное, что нет. Мы сюда три года как переехали, а раньше в Ачинске жили. Там у дочери подруг много было, а здесь она, в основном, с Ирой общалась.

— Тогда мы на этом закончили. Если что-то будет нового, то мы вам сообщим. И вы не забудьте, если дочь появится или даст знать о себе,