— О как, — сказал хулиган.

Девушка, за честь которой так отчаянно бросился сражаться Костя, смотрела на своего непрошеного рыцаря с нескрываемой досадой. Такой взгляд можно увидеть на школьной вечеринке у девчонки, которой по условиям игры «Бутылочка» придется поцеловать какого-нибудь штатного изгоя, не отмеченного никакими заметными достоинствами (или хуже того — отмеченного кучей прыщей). И пусть сама девчонка при этом может быть далеко не аристократка и не «Мисс Вселенная», да и прыщавому изгою вряд ли кто-то предложит крутануть бутылку, взгляд от этого не становится менее убийственным.

«Блин, урод, заканчивай за меня заступаться!» — умоляли глаза молодой пассажирки. Пожалуй, именно это больше всего и огорчило «черного человека» Константина Самохвалова в то нежное октябрьское утро.

— Подонки, — повторил он уже куда-то в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Шеф, останови у набережной! — крикнул один из хулиганов. Машина сбросила скорость, притормозила у пологого и покрытого пожухлой травой берега городской речушки.

— Земеля, твоя остановка!

Они взяли Костю под локотки, потащили к выходу.

— Куда вы его?! — вмешалась толстая тетка, сидевшая у двери. — Оставьте мальчишку в покое, нашли с кем связываться, два здоровых лба, рожи вон откормили!..

Туземец по имени Серый сделал широкий замах кулаком.

— Сиди, жопа!!!

Тетка тут же замолкла, как Молли Браун в полупустой шлюпке «Титаника». Больше никто за худенького интеллигента не вступился — мужчин в салоне уже не осталось, а водитель, пожилой загорелый крепыш, опустил на лицо козырек бейсболки и отвернулся в сторону. Происходящее в его собственной машине никоим образом его не касалось.

— Подонки, — с грустной улыбкой пробубнил Костя.

Его вытряхнули на асфальт, дотащили до берега. Вокруг не было ни души — на сотни метров в обе стороны берег был еще не обжит, и только по магистрали бежали автомобили и автобусы, соединявшие кварталы Тополиной улицы со старым городом.

Серый передал товарищу недопитую бутылку пива, взял Костю за воротник куртки, притянул парня к себе и свободной рукой влепил пощечину. Удар был чудовищной силы — голова интеллигента едва не соскочила с тонкой шеи. Второй удар пришелся в живот, чуть ниже солнечного сплетения. Несчастный парень уронил папку и со свистящим звуком, выходящим изо рта, стал оседать.

Били молча. Серый, словно разминающийся перед тренировкой футболист, не спеша нанес несколько неслабых ударов ногой в грудь и живот. Его приятель отметился тычком в голову. Все это время Костя не предпринимал ни малейших попыток дать отпор, только свернулся в клубок и прикрылся руками.

Через пару минут, проверив, что жертва не отбросила копыта, туземцы вылили на нее остатки пива. Потом Серый начал расстегивать ширинку штанов.

— Ты еще насри на него, придурок! — смеясь, остановил его приятель. — Пошли, пока народ не сбежался.

Наградив избитого и униженного Константина Самохвалова еще парой пинков, они направились к насыпи у дороги. Серый приготовился голосовать, чтобы остановить такси.

Костя добрался до дома уже ближе к вечеру, когда солнце наполовину скрылось за пустырем. Пришел пешком, волоча куртку по земле. Папки с ним не было — наверно, в расстроенных чувствах забыл у реки, — лицо украшали царапины и отливающие всеми цветами радуги синяки. Костя вполне уверенно держался на ногах, но было видно, что парень измотан и морально раздавлен.

Он просидел на берегу, в двух метрах от кромки воды, почти весь день, забыв о занятиях в институте и о запланированной встрече с преподавателем химии. Смотрел на зеркальную гладь еще чистой реки, бросал камешки и думал, думал, думал.

Бог весть о чем.

Его возвращение наблюдал из окна квартиры на третьем этаже человек в инвалидной коляске и в темных очках. Ему было много лет, он с трудом дышал, не очень хорошо видел и почти не разговаривал, поскольку совсем сгубил свои голосовые связки бесконечным курением. Если бы не суперсовременная инвалидная коляска, в оснащении которой не хватало только, пожалуй, спутниковой связи и реактивного двигателя для вертикального взлета, то старик к своим приличным годам выглядел бы совсем как развалины древнего святилища Аполлона.

Но когда он увидел в окно побитого Константина Самохвалова, что-то в нем сверкнуло. Старик преобразился. Дыхание стабилизировалось, на губах заиграла хищная улыбка, и даже цвет лица из бледно-коричневого стал превращаться во что-то более присущее живому организму.

— Подонки, — пробубнил старик, поднимая очки на лоб. — Сущие скоты, прости господи…

Когда Костя ушел из его поля зрения, старик вернул очки на место, откатился от окна к столу и взял из красивой и, судя по виду, дорогой коробочки сигару. Закуривать не торопился, мял сигару в руках, поглядывая на настенный календарь с изображением полуобнаженной брюнетки.

В последнее время любое происшествие в округе, даже весьма мрачное или трагическое, радовало старика, как праздник с клоунами может радовать ребенка. В бесконечной череде пыльных будней, когда вечер похож на утро, а день скоро будет неотличим от ночи, чьи-то радость или горе (лучше горе — так больше ярких эмоций) встряхивали и бодрили не хуже энергетического напитка с лошадиной дозой таурина, и в такие дни седовласый пассажир навороченной инвалидной коляски с турбодвигателем от «Мицубиси» доставал элитные кубинские сигары, наливал бокал «Хеннесси» и предавался разврату.

Впрочем, нельзя сказать, чтобы он радовался соседским неудачам и проблемам. Вовсе нет. Но в восприятии чужой беды он по духу был близок к журналистам: на всех закрытых семинарах и курсах для пишущей и вещающей братии неустанно повторяется, что лучшие дни для профессионального журналиста — это дни больших трагедий, ибо только в такое беспокойное и экстренное время у журналиста начинается серьезная работа, в которой он может показать, чему его научили. Все это, разумеется, не указывает на черствость и гнусную бессердечность журналюг — работа бойца спецназа, например, тоже заключается в том, чтобы бегать, бить и стрелять, но почему-то никому не приходит в голову называть его грязным садистом.

Старик в свои запредельные годы уже по состоянию здоровья не мог быть ни садистом, ни мазохистом, но всегда оживал, когда успеха на этом поприще добивался кто-то из соседей. А успехов у них в последнее время наблюдалось всё больше.

Он еще немного помял сигару в руках, потом отложил ее, передумав курить, налил себе в бокал немного коньяка и снова подкатился к окну. Во дворе на бортике детской песочницы сидел тот противный гармонист в тельняшке. Старик сейчас не мог его слышать и не видел его лица, но был уверен, что Петр горланит одну из тех отвратительных песен, что были написаны во времена строительства Днепрогэса и охоты на космополитов. Черт бы его побрал!

Да чтоб он вообще сдох, скотина!..

Старик залпом выпил свои праздничные сто граммов и едва не хватил бокал об пол.