Сегодня я вернулась в свою плоть. Я забыла, насколько тяжелым может быть тело.

«Сегодня 25 июля. Выход из комы.

27 июля. Поворачивает голову налево и направо.

3 августа. Шевелит пальцами.

6 августа. Общается с помощью слов «да» и «нет».

14 августа. Сидит в кресле, подняли с помощью специального приспособления для больных.

17 августа. Двигает руками, кресло — два часа.

18 августа. Двигает кулаками.

21 августа. Шевелит пальцами и ступнями, немного.

23 августа. Анжель очень устала.

25 августа. В глазах двоится.

26 августа. Анжель хочет написать книгу о своей болезни.

28 августа. В кресле каждый день, по два часа два раза.

1 сентября. Анжель стоит на вертикализаторе[3] с кинезиотерапевтом.

2 сентября. Дыхание с помощью аппарата сокращено.

28 сентября. По-прежнему не говорит…»

Это маленькая школьная тетрадь зеленого цвета. Рэй записывает в ней каждый из моих успехов.

Столько побед. Столько испытаний. Столько страхов. Столько слез.

Время проходит, вопросы накапливаются.

К счастью, выжить и бороться — это большое преимущество: живешь моментом. Не день за днем, а секунду за секундой. Так никто не думает о будущем. Всему свое время: когда борешься за то, чтобы дышать, не думаешь о том, чтобы ходить.

Однако тревога всегда рядом, даже если она не сформулирована. Ее присутствие привычно. Я часто встречаю ее в глазах моих друзей. В какие бы добрые намерения они ни одевались, входя в эту палату, их лица (помимо их воли) становятся правдивым зеркалом моего положения.

И мой природный оптимизм начинает колебаться: мое состояние настолько серьезное? Согласна, смерть удалилась, но какую жизнь оставляет она после себя? Сколько груза я смогу вынести? Какой ношей я стану для моих близких?

Тревога сама вошла в эту палату без моего приглашения, но я холодно ее принимаю. У меня появляется навязчивая мысль: выйти отсюда в той же форме, в какой я сюда попала. Не только покинуть больницу, но вернуться в свою квартиру в том состоянии, в каком я ее покинула: без проводов, без аппаратов, без инвалидной коляски. Снова стать спокойной и счастливой женщиной, активной и волевой. Неважно, сколько на это потребуется времени. Моя одержимость до безумия проста: стать такой, какой я была один-два месяца — целую вечность — назад.

Я в состоянии полной уязвимости. Можно ли до конца понять, что значит оставаться неподвижной на протяжении долгих часов, не иметь возможности почесаться, когда голова в подушках, чтобы она не упала? Лежать, как личинка. Лишенная всего.

Общение жизненно необходимо. Оно позволяет нарушить изоляцию, в которой страдание хотело бы нас запереть. Теперь, когда я могу шевелить пальцем и моргать, Рэй, Кати и я начинаем изучать новый язык. Наш собственный язык.

— А, Б, В, Г…

Сидя рядом с моей кроватью, Рэй произносит алфавит, своим серьезным и нежным голосом, всегда спокойным и ровным. Его голос, который приносит мне столько хорошего. Его голос — это одновременно маяк, убежище и облегчение. Его голос, который, как я теперь понимаю, стал частью моей жизни. Частью меня самой.

Это странная литания[4], которая напоминает нам о начальной школе.

Буквы звучат с регулярным ритмом и некоторой торжественностью. Это напоминает мне звон колокола собора. Или колыбельную. Вот только засыпать я ни в коем случае не должна.

— Е, Ж, З, И…

Осторожно, я не должна прозевать, уже скоро.

— К?

Да, мой дорогой! Именно К! Он завоевал право начать сначала.

— А, Б, В, Г…

На этот раз мой мизинец должен прервать его на букве Н.

— М? КМ? Это невозможно… Мы, должно быть, ошиблись. Начинаем сначала…

Да, часто я ошибаюсь. Палец неожиданно поднимается либо слишком рано, либо слишком поздно, и Рэй останавливается не на той букве. Тогда помимо своей воли я чувствую дрожь внутри. Я так на себя сержусь, когда так получается. Это один из моих недостатков: я нетерпелива. Несмотря на мою внешнюю невозмутимость, Рэй отлично видит, что я начинаю нервничать, что во мне растет панический страх того, что меня не поймут. Муж отлично знает, что внутри я киплю, когда вижу, как он ищет невозможные слова. Но он достаточно сообразителен, чтобы понять, что пошел не той дорогой.

И Рэй, по крайней мере, никогда не нервничает.

— Это нестрашно. Успокойся, дорогая, все хорошо, у нас есть время.

Да, время у меня точно есть. Только оно у меня и осталось! Меня не тревожит, что мы тратим часы на повторение алфавита. Это меня занимает, и потом — это общение. Оно удерживает Рэя рядом со мной. Чем больше времени он проводит у моей постели, тем лучше я себя чувствую. Но как ему удается совмещать работу с визитами ко мне? У него же есть стройки, которые нужно проверять. Сейчас август, пока еще все спокойно. Но что он будет делать в сентябре, когда деловая активность возобновится? Когда телефон снова начнет звонить? Я не буду сердиться, если он не станет приходить по два раза в день. Хотя я только того и жду.

Рэй замедляет темп, подбираясь к букве Н.

— К, Л, М… Н, верно? Кн?

Мы делаем успехи! Мне остается только ждать, чтобы он угадал буквы И, Г и А.

Он удивляется:

— Книга… Книга? Мы искали, моя дорогая, но ее не существует! Нет книги о твоей болезни. Нигде. Даже в Интернете очень мало информации.

Нет, любовь моя, я хочу совсем другого.

Благодаря нашему с ним терпению мы в конце концов понимаем друг друга. И вечером в зеленой тетради Рэй делает запись: «Анжель хочет написать книгу о своей болезни».

Именно так. И это будет не несколько строчек или статья в газете, а именно публикация книги. Настоящей книги, которая появится в книжных магазинах.

Безумная идея? Возможно. Утопическая? Несомненно. Неуместная? По мнению многих, в моем состоянии мне следовало бы заняться чем-то более нужным, важным, а не составлением будущей книги о том, что я переживаю. Но это не подчиняется разуму: я испытываю насущную потребность поделиться этим проектом с моим мужем и моей дочерью. Это как предчувствие.