велела убивать только мужчин и старух, но молодых женщин и имущество брать как добычу? Я изучал Пятикнижие, я знаю. Вы бы назвали это умеренностью, мистер Калишер?

– Так было в прошлом.

– Не означает ли это, что настала пора для новой Торы? – спросил Герц Минскер.

Некоторое время все молчали.

– Какая Тора? Иисус Христос велел подставлять другую щеку, а христиане две тысячи лет убивали друг друга. Даже папы вели войны и проливали реки крови, – сказал Моррис Калишер.

– Так, может быть, нам нужна третья Тора?

– Какая польза от третьей Торы? «Не слова важны, но дела»! – вскричал Моррис Калишер. – Факт тот, что евреи за две тысячи лет не пролили ни капли крови. Наоборот, проливалась их кровь.

– Дай им власть, дай им получить Израиль, и они пойдут войной на арабов.

– Я не сионист.

– Правда в том, что религия, как и наука, едва вышла из пеленок, – сказал Минскер. – Все Торы полны резчайших противоречий. Возьмите, например, нашу. Вот здесь написано «не убивай», а дальше: «И истребишь все народы». Вот здесь – «не кради», а здесь – «вкушай богатство врага твоего». Здесь – «не прелюбодействуй», а там тебе велят брать женщин врага. И вот так со всеми заповедями. Религия вообще никогда не занималась природой человека и обстоятельствами. С самого начала священники толковали о приходе Мессии, потому-то люди к ним и тянулись. «Бхагавадгита» – великая поэтическая книга, но и она, как религия, непоследовательна. Моя позиция такова: Бог, как и наука, не открывает Себя всем и каждому. Закон гравитации не открылся Ньютону в горящем кусте. Надо искать религиозные истины точно так же, как ищешь законы природы. Фактически те и другие суть части одной и той же истины.

– Как ты ищешь религию?

– Есть способы.

– А пока-то что делать?

4

Зейнвел Амстердам, компаньон Морриса Калишера, тоже пытался что-то сказать, но ему и рта открыть не дали. Остальные женщины, за исключением Минны, даже не пробовали вмешаться в дискуссию. Броня откинула голову на спинку стула, отдыхала от тяжких дневных трудов. Сил едва хватало, чтобы не заснуть. Она была из тех красоток, что в любых обстоятельствах остаются хороши собой. Похудевшая и усталая, она выглядела лишь моложе и привлекательнее. Привезенное из Варшавы черное платье уже вышло из моды, но ей оно шло. Из украшений у нее сохранилась только нитка жемчуга, которую она и надела. Броня казалась свободной от любых амбиций. Что ей за дело до этой дискуссии? Она совершила грех и понесла наказание. Вполне отдавая себе отчет, что Минна строит глазки Герцу, она поняла, зачем та повела его смотреть портрет. Но Броня бросила двоих детей в Варшаве на произвол нацистов, а перед этой трагедией все прочие проблемы блекли. Женщины молча смотрели на нее. Искали хотя бы один изъян, но все было безупречно – нос, рот, шея. В Америке она легко могла бы стать манекенщицей, но у нее даже мысли такой не возникало, да если б и возникла, она бы ее отмела. В респектабельном доме, где она выросла, на манекенщиц смотрели сверху вниз, как на уличных девок. Броня совершила один тяжкий грех: бросила Владека и детей и вышла за Минскера. Она сравнивала себя с насекомыми, которые в брачную пору взлетают ввысь, некоторое время парят в сексуальном экстазе, а затем вмиг обрекаются смерти. Время от времени Броня легонько посапывала, словно во сне, потом резко прекратила и извинилась:

– О, я ужасно устала, а здесь так уютно.

– Может, приляжете на мою кровать? – спросила Минна. – Усталость есть усталость. Стыдиться тут нечего.

– Нет, спасибо. Пока я сижу здесь, все хорошо.

– Можно спросить, сколько вам платят на фабрике, – поинтересовалась Матильда, жена Зейнвела Амстердама.

– Сейчас четырнадцать долларов в неделю. Позднее прибавят еще несколько.

– Но стоит ли работать за четырнадцать долларов в неделю?

– Мне нужны деньги.

– Какая эксплуатация! – вставила Флора Крупп. – Вот почему коммунисты набирают силу.

– В России даже столько не платят, – заметил Зейнвел Амстердам. Не имея шансов поучаствовать в мужском разговоре, он слушал женщин.

– Мы в Америке, а не в России.

– Да я не в претензии. Если бы только мои дети были здесь.

Женщины мгновенно замолчали и услышали, как Герц Минскер сказал:

– В религии, как в философии и в любой другой науке, надо начинать с сомнения. Возможно, Бог есть, а возможно, Его нет. Возможно, у человека есть душа, а возможно, он машина. Возможно, молитва производит некое воздействие, а возможно, нет. Таков был – и есть – мой метод. Возможно, Моисей стоял на горе Синай и слышал глас Божий, но доказать я ничего не могу, а значит, и положиться на это тоже не могу. И как раз по причине отсутствия доказательств я считаю, что все Торы и чудеса суть выдумки человека. Лишь если я сам стану свидетелем событий, не объяснимых логикой и доказывающих, что в природе есть намерение и духовная сила, – лишь тогда я буду вправе сделать тот или иной вывод. Поскольку же мой отец, благословенна будь его память, встал однажды утром и объявил, что Хаим Эйнбиндер выиграет в лотерею, а через три дня действительно пришла телеграмма с известием, что он выиграл, – я не могу отвергнуть это как выдумку, или как желание верить, или что-либо в таком роде. Когда отец сказал, что Хаим Эйнбиндер выиграет в лотерею, розыгрыш еще не состоялся. Шансы Хаима на победу были примерно один к ста тысячам. А мой отец даже билета не покупал. Это доказывает только одно: так или иначе, уже было предопределено, что выпадет номер Хаима Эйнбиндера. И что некая сила передала эту информацию моему отцу. Сей факт опровергает все материалистические теории. Если он истинен, то Дарвин, и Карл Маркс, и Гегель – да и Эйнштейн – попросту топчутся в темноте. Заодно хочу сказать вам, господа, что это не единичный факт. Подобные вещи случались тысячами, миллионами. Достаточно прочитать отчеты ученых-парапсихологов. Они – подлинные искатели Бога в наше время…

– Я знал Хаима Эйнбиндера, и он вправду выиграл в лотерею! – воскликнул Моррис Калишер. – Как сейчас помню.

Альберт Крупп поднял палец:

– Можно спросить вас кое о чем, доктор Минскер?

– Можно.

– Кто присутствовал, когда ваш отец, да почиет он с миром, сказал про выигрыш?

– Я сам слышал, собственными ушами.

– А кто еще?

– Один я. Но, возможно, и кто-то еще, я не помню.

– Доктор Минскер, я очень вас уважаю, – сказал Альберт Крупп, – однако коль скоро вы не позволяете себе верить в