Я обратила внимание на одну из кобылиц. Мне всегда нравились кобылицы. Они были не такими своенравными, как жеребцы, и в них было больше огня и жизни, чем в обычном кастрированном мерине. Кобылица, на которую я обратила внимание, не отличалась от остальных лошадей, но мне показалось, что она не такая испуганная, как остальные. Кобылица, в свою очередь, внимательно следила за мной, словно пытаясь меня понять. Я взяла лассо, поймала ее и отвела в сторону от остальных лошадей. Потом я медленно начала к ней подходить, при этом, как советовал отец, глядя в землю, чтобы копытное не приняло меня за хищника.

Кобылица стояла, не шевелясь. Я медленно подошла к ней, медленно подняла руку и почесала ее за ухом. Потом я положила руку на ее морду. Она не дернулась и не отпрянула, как повело бы себя большинство необъезженных лошадей. Я поняла, что из нее может получиться что-то хорошее, хотя она и не была самой красивой лошадью на свете. Она была смешанной бело-коричнево-черной масти, но я увидела в ее глазах ум. Значит, она будет думать, а не реагировать непредсказуемо на происходящее. Я всегда считала, что в лошади ум гораздо важнее красоты.

«Бери себе ее, — сказал папа. — Как ты, кстати, ее назовешь?»

Я внимательно посмотрела на лошадь. Фермеры любят простые имена. Скоту мы никогда не давали имен, потому что бессмысленно давать корове имя, если собираешься ее съесть или отправить на скотобойню. Если у кошки были на ногах «чулки», мы называли ее Чулок, если собака была рыжей, то и имя у нее было Рыжик, а если лошадь скакала, как вихрь, то ее так и называли — Вихрь.

«Я назову ее Пятнистая», — сказала я.

В тот вечер мама сказала мне: «Я хотела, чтобы ты закончила образование, но твой отец пожелал купить собак. Теперь собак нет, и остались одни бесполезные необъезженные лошади».

Я старалась не думать о прошлом. Деньги исчезли, в школе сестер Лоретто меня никто не ждал. Я имела то, что имела, и хотела понять, как мне из этой ситуации выбраться.

На следующий день надо было кастрировать новых жеребцов. Если мы хотели получить от них выгоду, надо было превращать их в рабочих лошадей. Кастрировать коней — дело малоприятное, и в нем участвовала я, Дороти и Захари со своей женой Эли, которая была более миниатюрной, чем ее дочь, но такой же сильной. Мы поймали жеребцов, повалили на землю, перевернули вверх животом, привязали к каждой ноге веревку. Апачи связывал задние ноги жеребцам и привязывал к животу, а папа надевал им на голову мешок. Потом Апачи наклонялся над лошадью, сначала работая ножом мясника, а потом и обычным ножом. Брызги крови летели во все стороны, жеребец неистово ржал, лягался и пукал, изгибая спину.

Впрочем, вся операция проходила быстро. После того, как жеребца развязывали, он вставал на ноги и, пошатываясь, делал первые несколько шагов. Я выводила жеребцов из загона, они глубоко вздыхали, но потом опускали морду в высокую траву, и начинали есть, как ни в чем не бывало.

«Словно ничего и не потеряли», — заметил Захари, глядя на кастрированных лошадей.

«Ну а сейчас перейдем к старику Пакету», — пошутил папа.

Все рассмеялись.

Я хотела нормально объездить и приучить Пятнистую к седлу. Она оказалась действительно умной и сообразительной лошадью, очень быстро привыкла к удилам и двигалась в нужную сторону при малейшем прикосновении моей пятки к ее боку. Через пару месяцев Пятнистая стала помогать собирать и загонять в загоны скот. К осени ее обучение было закончено. Я сказала маме с папой, что хочу пойти наняться на большое ранчо Франклинов, находящееся в другом конце долины, но родители наотрез отказались дать мне свое разрешение, и сказали, что Франклины вряд ли меня наймут. Тогда я вместе с Пятнистой начала участвовать в любительских скачках. Иногда я возвращалась домой с выигрышем.

Следующим летом из школы вернулся Бастер, который окончил восемь классов. Родители говорили о том, что ему надо будет продолжить образование, как только у них появятся деньги. В те времена на западе страны большинство детей не оканчивали и восьми классов школы. Бастер проучился дольше, чем многие его сверстники, и не считал нужным корпеть над учебниками. Он знал математику, умел читать и писать. Этого было вполне достаточно для того, чтобы управлять ранчо. Бастер вообще полагал, что не стоит забивать голову лишними знаниями.

Через некоторое время после его возвращения стало ясно, что у него шашни с Дороти. Мне их отношения казались несколько странными, потому что она была на несколько лет его старше, а у него еще и борода не росла. Мама была в ужасе, когда обо всем этом узнала, но я подумала, что Бастеру повезло. Брат не производил впечатления целеустремленного человека, поэтому, чтобы успешно управлять ранчо, ему была нужна работящая жена. Такая, как Дороти.

Однажды в июле я приехала на Пятнистой в Тинни для того, чтобы прикупить продуктов и забрать почту. К своему величайшему удивлению, я обнаружила на почте адресованное мне письмо. Это было первое письмо, которое лично мне написали, и оно меня ужасно заинтриговало. Это было письмо от матушки Альбертины, и я села прочитать его прямо на крыльце магазина.

Матушка Альбертина писала, что вспоминает обо мне и продолжает верить в то, что из меня получится прекрасная учительница. Она писала, что, по ее мнению, моего образования вполне хватит для того, чтобы я стала учительницей. Она сообщала, что из-за начавшейся в Европе войны в стране не хватает учителей, в особенности в отдаленных районах США. Если я смогу сдать государственный экзамен, который проводят в Санта-Фе, то я могу рассчитывать на место, даже несмотря на то что мне всего пятнадцать лет и у меня нет диплома об окончании школы. Матушка предостерегала меня, что экзамен трудный, и особенно сложным является его математическая часть.

Я пришла в такое возбуждение, что была готова пуститься галопом назад к дому, но вместо этого пустила Пятнистую легкой иноходью и думала о том, что эта возможность открывает мне ту самую дверь, о которой говорила матушка Альбертина.

Мама с папой восприняли эту идею в штыки. Мама считала, что мне лучше остаться в долине, потому что здесь у меня, как у дочери крупного землевладельца, были хорошие шансы найти мужа. Одной, без поддержки и связей семьи мне будет гораздо сложнее. Папа так и сыпал доводами, почему мне следовало остаться на ранчо: я была слишком молода, вся эта затея была очень опасной, работать с лошадьми гораздо интереснее, чем заставлять детей зубрить алфавит. Да и вообще, какая радость сидеть в душном классе, когда можно жить на вольном воздухе ранчо?

Папа проговорил все свои веские доводы, а потом вывел меня на крыльцо. «На самом деле ты мне здесь нужна», — признался он.

Я знала, что услышу этот аргумент. «Пап, это ранчо никогда не будет моим, потому что его получит Бастер. Если он женится на Дороти, тебе уже будет не нужна моя помощь».

Папа задумался, глядя вдаль. Все вокруг было зеленым после недавних дождей.

«Пап, мне надо пробиться и устроить свою жизнь. Ты же всегда говорил, что я должна найти свое призвание в этой жизни».