«Чертовы железные коробки, — ответил отец. — В них никто никогда не будет так хорошо смотреться, как верхом или в дилижансе».

Потом его понесло. Он начал разглагольствовать о том, что президент Тафт, который упразднил при Белом доме стойла для лошадей и заменил их гаражом для автомобилей, ведет страну по неправильному пути. «Тедди Рузвельт — вот был настоящий мужчина. Наш последний президент, который умел красиво сидеть на лошади. Такого в нашей истории уже никогда не будет».

Я слушала папу и понимала, что я все больше и больше от него отдаляюсь. Всю свою жизнь я только и слышала от него о том, что в прошлом было все прекрасно, а вот от будущего он не ждет ничего хорошего. Я решила не рассказывать ему про самолет, потому что это только подольет масла в огонь. Папа не осознавал одного: можно сколько угодно презирать или бояться будущего, но это будущее неизбежно придет. А когда оно придет, то лучше быть к нему готовым.

Самолет, который я видела в небе, показал мне, что мир гораздо больше и интересней, чем ранчо Кейси. Мир — это место, в котором я могу получить свой чертов диплом. И кто знает, может быть, я даже научусь управлять самолетом.

Я понимала, что могу или остаться на ранчо, или уехать и самой пробиваться в этой жизни. Если я останусь на ранчо, то вряд ли найду мужа и превращусь в тетушку «синий чулок», которой будет суждено ухаживать за детьми Бастера и Дороти, о которых те постоянно говорили. Мне еще ни один мужчина не делал предложения, и если я буду сидеть и ждать, то вскоре превращусь в сидящую в углу старую деву, которая весь день чистит картошку. Если я собираюсь сама заниматься своей жизнью, мне надо уехать туда, где молодая незамужняя женщина может найти работу. И такие по сути животноводческие города, как Санта-Фе и Таксон, для моих целей не подходили, потому что в них мои возможности были ограниченными. Я хотела уехать туда, где у меня было бы много возможностей, туда, где будущее начиналось прямо сейчас. Я хотела уехать в самый большой и самый шумный город.

Через месяц я сидела в вагоне поезда, отправлявшегося в Чикаго.

Железная дорога шла на северо-восток через степи до Канзас-Сити, потом через Миссисипи и зеленые, плотно засеянные кукурузой поля Иллинойса, где периодически встречались огромные силосные вышки и дома фермеров с белыми наличниками и огромными верандами. Это было мое первое путешествие на поезде, и я часто высовывала голову из окна, чтобы осмотреть местность, по которой мы проезжали.

Поезд ехал даже ночью, периодически останавливаясь, чтобы высадить и взять пассажиров, а также заправиться. В общей сложности это путешествие заняло всего четыре дня. Если бы я поехала на Пятнистой, которая, как мы помним, была быстрой лошадью, я бы за месяц не проделала и половину этого пути.

Поезд прибыл на вокзал Чикаго, я взяла свой маленький чемоданчик и вышла на улицу. Мне раньше приходилось бывать в людных местах: на ярмарках и на аукционах по продаже скота, но я еще никогда в жизни не видела такого количества людей, движущихся плотной массой, толкающихся и наступающих друг другу на ноги. Никогда раньше мои уши не слышали такого ужасного шума сигналящих автомобилей, звенящих трамваев и отбойных молотков, вгрызающихся в асфальт.

Я прогулялась, рассматривая небоскребы, и дошла до озера — огромного, синего и ровного, как тарелка. Казалось, что озеру нет ни конца, ни края. В озере было огромное количество питьевой воды, и от него веяло прохладой даже в жаркий летний день. Я выросла в местах, где люди мерили воду ведрами. В наших местах за воду дрались и иногда убивали. Мне было сложно представить себе, что миллионы, а может быть, и триллионы литров питьевой воды никто не использует, никто за них не воюет и никто на них не претендует.

Я долго смотрела на озеро, а потом пошла и сделала то, что планировала заранее: нашла католическую церковь и попросила священника порекомендовать мне пансион для женщин. Я сняла кровать в комнате на четырех человек, купила несколько газет и начала читать объявления о найме, обводя карандашом те предложения, на которые я потенциально могла рассчитывать.

На следующее утро я начала поиски работы. Я шла по улицам, вглядывалась в лица людей и думала: «Вот, значит, какие они — городские жители». Не то чтобы у людей были другие лица, просто на них было иное выражение. Лица горожан были словно закрыты. Все подчеркнуто делали вид, что игнорируют окружающих. Я привыкла к тому, что нужно кивнуть, когда встретишься взглядом с незнакомым человеком, но в Чикаго все смотрели словно сквозь тебя так, будто тебя не существует.

Найти работу оказалось гораздо сложнее, чем я ожидала. Я надеялась, что смогу найти работу гувернантки или частного преподавателя, но когда я говорила людям, что не окончила восемь классов, на меня смотрели так, словно не понимали, почему я трачу их время. Никто не хотел учитывать мой опыт преподавания в школе. Одна женщина сказала мне: «Вашего образования, возможно, хватало для обучения детей в провинции, но здесь, в Чикаго, такое не катит».

Чтобы наняться продавцом, тоже требовался опыт работы в магазине. Мой личный опыт в этой области ограничивался продажей яиц по центу за штуку мистеру Клаттербаку. Конторы и предприятия нанимали клерков, но уже стоя в длинной очереди для того, чтобы заполнить необходимые анкеты и бумаги, я знала, что офисной работы мне не предложат. Из Европы возвращались войска, а из деревень в города приезжало много девушек, поэтому конкуренция за места была огромной. У меня заканчивались деньги, и я поняла, что нанять меня могут только на фабрике или в качестве служанки.

Мысль о том, что можно по 12 часов в день проводить за швейной машинкой, не переполняла меня энтузиазмом. Но если я наймусь служанкой в богатую семью со связями и зарекомендую себя с лучшей стороны, то, кто знает, может быть, мне удастся найти что-то более интересное.

Довольно быстро я нашла работу у биржевого трейдера и его жены Мим, которые жили в северной части города. Семья жила в большом и современном доме с центральным отоплением, стиральной машиной и ванной комнатой с огромной ванной, обложенной мозаикой, а также кранами для холодной, горячей и студеной, как из родника, питьевой воды. Я приезжала к ним еще до рассвета, чтобы к пробуждению хозяев подать им кофе, после чего целый день терла, полировала, вытирала пыль и убиралась. Я уходила из их дома только тогда, когда заканчивала мыть тарелки после ужина.

Меня не пугала тяжелая работа. Но мне не нравилось, как со мной обходилась Мим — светловолосая барышня с длинным лицом, которая была всего несколькими годами старше меня самой. Мим относилась ко мне, словно к вещи. Отдавая приказания, она даже не смотрела на меня. При этом она корчила из себя прямо примадонну, когда звонила в серебряный колокольчик, чтобы подать сигнал нести чай, когда в ней приходили гости. Несмотря на то что Мим имела, я бы не назвала ее умной и сообразительной.

Более того, в душе я изумлялась, какой глупой можно быть. Однажды к ней в гости пришла француженка с той-пуделем. Когда собачка начала тявкать, женщина стала говорить ей что-то по-французски. «Вот это умная собачка, — заметила Мим. — А я даже и не подозревала, что собаки могут говорить по-французски».