Потом ее кто-то толкнул, и Гана выпала на холодную бетонную платформу. Она собрала последние силы, поднялась и поковыляла подальше от поезда. Крики за ее спиной не утихали, но, когда она оглянулась, погони за собой не увидела. Она понимала, что, если уж сбегать, то нужно как можно быстрее убраться отсюда. Дверь на вокзал оказалась открыта, Гана побежала по длинному залу в поисках другого выхода. Все двери были заперты, а на окнах решетки. Силы ей уже отказывали. Ноги сделались ватные, колени подламывались, а руки дрожали. Она ковыляла от одной двери к другой, пока наконец одна не поддалась.

Она оказалась в маленькой комнате, облицованной белой плиткой. По правой стороне тянулся ряд умывальников, по левой — кабинки с унитазами. Окно в стене напротив было открыто и без решетки. Она захлопнула за собой дверь, но голоса преследователей не утихали. Она понимала, что они уже за дверью и вот-вот ворвутся и схватят ее. Осталась последняя возможность.

Она пододвинула стул, который стоял в углу, прямо к окну, вскарабкалась на него, села на подоконник и перекинула одну ногу. Глянула в окно и увидела в темноте очертания мезиржичской площади. Только пересечь ее — и она окажется у себя дома, в безопасности. Запрет за собой дверь и уже никогда никому не откроет.

Гана перебросила вторую ногу, скользнула на карниз, который тянулся вдоль всего периметра здания, и потихоньку, прижавшись спиной к шероховатой стене, двинулась от окна прочь. Только через несколько шагов она посмотрела вниз. Площадь исчезла. Под ногами простиралась бездонная пропасть. Она зажмурилась, но было уже поздно. Невидимая сила ужа схватила ее и потянула в бездну.

Ганина койка стояла в дальнем конце палаты, за кроватями двух других тяжелобольных. Сестра каждый час заглядывала в палату, прислушивалась к сиплому дыханию и стонам умирающих, но отделение было переполнено теми, кому ее помощь была гораздо нужнее, так что внутрь она не заходила и Ганино исчезновение вообще не заметила.

Только рано утром кочегар, возвращаясь с ночной смены в котельне, чуть не споткнулся о безжизненное женское тело на газоне перед зданием больницы. Преодолев первый испуг, он бросился стучаться в приемное отделение «скорой помощи» на первом этаже. Ему открыли, он ворвался внутрь и сказал, заикаясь:

— У вас там какой-то труп снаружи лежит. Похоже, выпал из окна.

Дежуривший в ту ночь заспанный доктор Яролим, которому удалось уснуть не больше часа назад, после ухода последнего пациента, по испуганному виду кочегара сразу понял, что на этот раз старик не пьян, как это частенько случалось. Он кивнул сестре, чтобы она немедленно вызвала санитара, и быстро направился к выходу.

Гана лежала на спине, широко раскинув руки, ночная рубашка задралась, а седая голова склонилась набок. Доктор не стал выяснять, жива она или нет, схватил под мышки и вместе с санитаром уложил холодное исхудавшее тело на носилки, набросил сверху простыню и занес внутрь. Потом они выпроводили кочегара, запретив ему под угрозой увольнения рассказывать о том, чего он стал случайным свидетелем.

—> Уж я-то знаю, что такое врачебная тайна, никому ни слова, — божился кочегар, но уже в полдень под влиянием можжевеловой водки, которой он заливал шок, позабыл о своем обещании и подробно рассказывал о своей ужасной находке не только жене и соседям, но и собутыльникам в привокзальной пивной.

Доктор Яролим работал в больнице много лет. Мечты о красоте и важности профессии врача и помощи людям за долгие годы практики обернулись будничной рутиной, но он все еще любил свою работу. Отличительной чертой его характера было упрямство, и именно оно заставляло его бросить вызов року, отражавшемуся на полумертвом лице этой тощей седовласой женщины. Он не захотел оставлять ее умирать несмотря на то, что нашептывали ему коллеги и сестры, которые понимали, что падение пациентки из окна — это их промах, который им рано или поздно кто-нибудь припомнит.

— Не тратьте время попусту, — говорили они. — Ей с самого начала суждено было умереть.

Доктор Яролим осмотрел костлявое тело со следами мук, через которые не должна проходить ни одна живая душа, засучил рукав испачканной ночной рубашки и нащупал почти незаметный пульс. Он повернул голову Ганы с боку на бок, ощупал руки и ноги и сразу отправил ее на рентген. Доктор лично проводил тележку с больной по длинному коридору к лифту, подтолкнул ее к кабинету и нервным стуком в дверь добился, чтобы их приняли. Потом подгонял лаборанток, как будто они могли ускорить химические процессы, долго изучал снимки и с удовлетворением пришел к выводу, что у этой женщины с волосами старухи и телом мученицы, которой на самом деле всего тридцать пять, после падения с третьего этажа сломаны только две малоберцовые кости, правая рука и несколько ребер.

Был почти полдень, когда доктор Яролим лично отвез Гану, всю загипсованную и все еще без сознания, обратно в инфекционное отделение, передал ее заведующему и язвительно заметил:

— Теперь, надеюсь, она от вас никуда не убежит.

— Вам ли не знать, коллега, что, когда у пациентов жар…

— Знаю-знаю, — перебил его Яролим. — Но, коллега коллегой, а если она умрет, я вас покрывать не буду.

Каждый раз, когда кто-то из больных проигрывал свою борьбу с тифом и сестра прикрывала тело несчастного простыней и увозила, все пациенты самых разных вероисповеданий и политических взглядов в страхе обращались к тому, в существование которого им теперь страстно хотелось уверовать.

Они молитвенно складывали руки и просили, чтоб он отвел от них беду и позволил вернуться к прежней жизни.

Спустя несколько дней тетя Гана оправилась от лихорадки и начала воспринимать окружающий мир. Молитвенно сложить руки она все равно не могла, так как правая рука у нее была по локоть в гипсе. Впрочем, она бы все равно не молилась. Она не понимала, как можно обращаться к существу, которого в лучшем случае нету, а в худшем — которое само насылает эти муки или, хоть оно и всесильно, никак им не препятствует.

Между тем эпидемия тифа отступала, смертей становилось все меньше,