Полина Афанасьевна думала обратиться прямо к судебному председателю Егору Львовичу, а что явится с внучкой – так это им вроде как надо по городским лавкам пройтись. Условились, что во время беседы Сашенька будет сидеть в уголочке, тихо, по-девичьи, рта не раскроет. Требовалось получить от судьи разрешение на просмотр дел о прежних утопленницах, которые скорее всего тоже не утопли.

Но в Звенигороде творилось странное. Люди на улице не ходили, а бежали, и все в одном направлении, к городскому собору.

Пожар что ли? Но дыма было не видно, и гарью не пахло.

Судьи на месте не оказалось, хоть время было присутственное. Что еще чудней, не видать было и служителей, только стражник у входа. Но он был совсем дурень, как на такой должности и положено. Будучи спрошен, куда все подевались, отвечал: «Так манефес читают». Но какой такой «манефес», объяснить не умел.

– Поехали и мы, куда все, – решила Катина. – Послушаем, что за манифест. Не дай бог государь все ж таки решил освободить крестьян. Ох, тогда начнется…

К чтению они, однако, опоздали. Народ уже тянулся от собора обратно. Лица у всех были растерянные, многие бабы плакали, а некоторые и выли. Одна вдруг заголосила: «Ой погибель наша-а-а!», да столь заполошно, что коренник захрапел, пошел боком, и Катина (она всегда правила сама) едва удержала коляску.

Перед храмом, на столбе, где вывешивали указы, белел свежий бумажный лист, около которого скопились то ли такие же опоздавшие, то ли недослышавшие, то ли просто желавшие похвастать грамотностью.

– Расступись-ка, – властно говорила Полина Афанасьевна, стукая людишек по плечам, по затылкам – куда придется.

Расступались. Сашенька протиснулась раньше. Уже стояла, читала.

– Ой! – сказала она, коротко обернувшись. – Бабушка, на нас французы напали!

Надев очки, помещица прочла первую строчку: «Из давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки французскаго Императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные…», а потом сразу последнюю: «Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, свободу. Я с вами. АЛЕКСАНДР». Середину читать не стала – и так ясно. Бонапартова нашествия ждали давно – так давно, что уж и не верилось, состоится ли. Фома Фомич, французский ненавистник, часто повторял, что Напóлеон не может на Россию не напасть, поскольку во всей Европе ему не покорились только британский король да русский царь, но до англичан корсиканская монстра не дотянется, потому что у них флот, а Россия – вот она, растянулась от моря до моря. Бери ее голыми руками. Полина Афанасьевна о не зависящих от нее материях вроде политики никогда не тревожилась. Грянет беда, тогда и будем с ней управляться, такое у нее было credo. Вот и грянула…

Теперь нужно было много о чем подумать, прежде всего хозяйственном.

– Садись, едем домой, – потянула Катина внучку за рукав.

– Как домой?! Бабушка, а Палаша? Нам ведь исправниковы протоколы нужны!

– До протоколов ли теперь?

Саша насупилась.

– Кто меня учил, взявшись за дело, от него не отступаться, что ни случись?

Полина Афанасьевна поразилась:

– Так война же! Егор Львович и все уездные, поди, в Москву помчались, за приказаниями. Кто нас в контору пустит?

– Ты что-нибудь придумаешь, – молвила упрямая девица.

Она, конечно, была права. Война войной, а наказать убийцу все равно нужно. За обережение государства пусть отвечает государь, а помещик в ответе за своих крестьян. Не ошибалась Саша и в том, что бабушка придумает, как добраться до бумаг и без судьи.

Поехали от собора в исправникову контору, которая была закрыта, но при которой жил писец, он же сторож. За серебряный рубль служивый и замок открыл, и все бумаги вынул. Отчетность у исправника по лености была не слишком обширная.

Искомая ведомость называлась «Журнал для записи всякого рода небрежений, нарушений и преступлений по Звенигородскому уезду».

Бабушка с внучкой сели рядом, стали читать, начавши с книги за прошлый год.

Небрежения и нарушения пропускали. Палец, которым Катина вела по строчкам, останавливался только в местах, где справа стоял крестик. Им исправник обозначал смертные случаи.

Пока шла зима, всё больше были замерзшие спьяну мужики. Весной, когда оттаивает кровь, а пахать еще рано, начались драки: и стенка на стенку, и просто сдуру – кого оглоблей порешат, а кого и топором.

– Вот она, первая! – воскликнула Саша, когда отлистали уже половину страниц.

Запись была от 30 июня 1811 года.

В деревне Паньково, что в пятнадцати верстах ниже по течению Саввы, нашли у берега «всплывшее женское тело молодого возраста, простого звания, в сильном разложении, всё разломанное, не установленной личности». И боле ничего – ни кто такая, ни что с нею стряслось. «Разломанное», очевидно, значило, что переломаны кости. «Простое звание» могло быть установлено только по одежде. То есть, как и Палашу, покойницу нашли одетой.

Со второй и третьей находками подробностей было побольше.

Обе оказались осенние. Сентября 20 дня поутру, в полуверсте от села Ивановского, которое в четырех верстах от Вымиралова, из реки выловили «свежий труп с переломанными костями». Признали Маланью Петрову, семнадцати лет, девку бригадирши Калмыковой.

В деревне Потапово, 20 октября «из-под ив» вынули Лукерью Егорову неполных шестнадцати лет. Тот случай Полина Афанасьевна хорошо помнила. Помещик, чья девка, отставной секунд-майор Потапов по всем соседям ездил и долго про свою беду рассказывал, сетуя, что за Лушку ему недавно триста рублей давали, а он, дурень, отказался.

О Лукерье в журнале был целый абзац. Девку нашли, когда у Потапова находился лекарь Петр Карлович, пользовавший майора от почечных колик. Это было, можно сказать, везение, потому что врач тело осмотрел. С его слов было записано, что следов полового насилия не обнаружено, что во многих местах сломаны кости нижних конечностей и таза, а еще, что по признакам окоченения смерть наступила не далее шести часов назад, то есть в ночь с 19 на 20 октября.

Зато про четвертую покойницу было совсем мало. Она всплыла в проруби 25 марта сего года, в деревне Кузино, до обморока напугавши бабу, полоскавшую белье. Труп был разбухший и «вислый» – должно быть, тоже с переломанными костями. И всё. Правда, несколькими строками ниже имелась приписка, что мертвица опознана и явила себя Татьяной Зосимовой шестнадцати лет, крепостной девкой полковника Лукина, пропавшей из дому еще на Сретение.

А про позавчерашнюю Палагею в книге ничего не было. Не удосужился еще исправник внести.

– Едем к Петру Карловичу! – сказала внучка. – Поговорим. Может, он про Лукерью Егорову и ее повреждения еще что-нибудь вспомнит.