Я купил полторашку пива и мы опять вернулись на Кольцо. Здесь снова были замечены Санич с Зельцером, идущие в сортир. Даже удалось перекинуться с ними парочкой слов.

— Ты что же, сыночек, — ты же в гавно!

— Насосня! Уть-оть! — я подчаливал протезной походкой, лицо моё непроизвольно расплывалось в пьяной улыбке, превращавшей его в самодовольную личину.

— Твои мохнушечки ушли вон с каким-то толстым поебасиком, а ты с кем сидишь?! Посмотри вот, — обратился он к Зельцеру как к свидетелю моего падения, — Великий Русский Писатель, а занимается — хуйнёй.

Зельцер несколько дебильно и вроде как сочувственно хмыкнула, потупив глазки, — как будто маленькой девочке показывали нечто не совсем приличное.

— Пошёл на хуй, — сказал я голосом О’Фролова и поспешил к своим девочкам, на ходу бегло припоминая сколько усилий мне уже пришлось приложить… приложить… приложиться?..

20.

Даже забыл, что и кто меня дома ожидает! Уже третий день в гостях у нас с ОФ находится мой братец Серж со своим другом Коляном, с которым они живут в одной комнате в общаге тех. ун-та. (Он крайне редко бывает у меня в гостях, поскольку общих тем для общения у нас не осталось — как только он вышел из-под контроля моего природного магнетизма, превратился в обычного гопа, жрущего водку с себе подобными под нескончаемые звуки русского шансона). С начавшим поддавать ОФ они нашли поразительно общий язык: распитие продолжается день и ночь (Колян с братецем как сельповина, гопы и люди общажные, оказалось, пьют намного больше нас убогих), пошлейшие пьянейшие байки и приколы, жрать совсем нечего, всё заблёвано, из радио орёт попса и все довольны. С тяжёлым сердцем я побрёл домой, в глубине души надеясь, что гости нас уже покинули — уж ни денег, ни еды, ни какого-то разнообразия в разговорах и занятиях — пора бы уж расплетаться — к тому же Дядюшка дед может нагрянуть!..

Зайдя домой, я обомлел: О. Фролов с до половины лысым намыленным и окровавленным черепом сидит посреди комнаты на стуле, нагнувшись над переполненным смрадным тазом, эти два кекса с ножницами и бритвой (между прочим, моей) застыли в его обслуживании, а тут же стоящий дядь Володя (тоже в сранину, как и все остальные) руководит процессом: «Вот где, блядь, брей, хуль ты по сухому!..» Они было обратили внимание на меня, но клиент сказал: «Пошёл он на хуй, наливай!» — Колян разлил на четверых самогон, они опрокинули и с обновлёнными силами принялись продолжать изображать цырульню. Кругом был неописуемый бардак, особенно на столе. Я, конечно, хотел есть…

Поскольку таз был задействован, пришлось выйти в туалет. Хотел уж слинять от них, но привлекли душераздирающие вопли Видоплясова — смотрю в окно: братец набрал в рот одеколону (мой «Тройной») и прыснул Воробьянинову на плоский череп. «Не делайте так, ребята, никогда!..» — зарыдал клиент, скорчившись, вцепившись руками в черепную коробочку. Колян изрядно набрал в рот «Тройного», что-то поперхнулся и был таков. «Блять, плюй! — орал ОФ, — ты что, пить сюда пришёл?! Дай сюда!» Флакон пошёл по кругу, запивали мутным рассолом.

Я пошёл прочь. Ходил по улицам кругами, поражаясь, проклиная и размышляя. Зашёл в рыгаловку на автовокзале, на последние гроши взял кружку пива и беляш. Неспешно употребил и опять ходить — какая гадость! — а ещё хотел Инночку пригласить к себе!

Вернулся когда уж стемнело. Света не было, дверь нараспашку — я подумал, что наверное спят одурманенные, а того и гляди вообще порезались — было уже два жёстких конфликта на почве музыки: ОФ пытался им втереть «для общего развития» попсовый по его представлениям Limp Bizkit, а на другой день забыл об этом и воспроизвёл то же самое! — зашёл: дома вообще никого не оказалось. Я поставил чайник, вытер всё со стола и сел в кресло, разложив пред собой пачку тетрадей, которые нужно было проверить к завтрешнему дню. Настроения никакого — мерзкое стеснение самопринуждения — наверно антивдохновенье — я включил Yat-Kha и начал прибарахтывать вкруг по комнате, ладонью имитируя варган и утробно подпевая “увая-вая-вая-уваяяя!” Чуть зарядившись, я схватился за верхнюю в стопке тетрадку и тут же отбросил её будто током ударило — «ТЕТРАДЬ для работ по литературе ученика… школы… Шепелёва Алексея»! Вот и съехала — а ты чего ожидал?! Открыл — почерк не мой, 29-я шк., 7-й “Б”. Совпаденье, гм. Чем корявей почерк, тем неординарней человек, подумал я, так же как и с танцем — так что «вживую» и писателя, и рок-музыканта можно узнать как милого — по одной походке!..

Я заварил чай, ещё кружочек прошаманил — почему-то задирая одну ногу назад наподобие как в упражнении “ласточка”, только касаясь ступнёй спины — сел за тетради и тут послышался стук в дверь.

Это были, слава богу, Саша и Саша, уже пьяные и с самогоном — ходили на точку. Они смеялись. Увидев тетради — ещё больше. «Я же говорю: совсем ёбнулся! — Услужливо сделал пояснения для Саши обнаживший исцарапанную лысину. И для меня: — Мы уж минут десять за тобой в окно наблюдаем!»

Мне припомнилась запись в дневнике гениального Хармса: что делает человек, когда остаётся один… Я то же:

я с самим собой —

я и есть я

когда я являюсь собой

я знаю что являюсь собой

поэтому я и являюсь собой

это понятно. я это написал —

а что дальше?

— Оботанелая рука, — перефразировав Хлебникова, тоже вроде бы гения, изрёк поэт ОФ, пренебрежительно указывая на меня, откупоривая баклажку. Я немного смутился, но тут же заслонился цитатами:

— Увидишь учителя, сказал Конфуций, убей его, потому как подлинный учитель, как вы знаете, учит лишь учителей!.. Как я вас.

— Пашёл ты! — в один голос.

Дальше мы устроили оргиастическое: истосковавшись по настоящей музыке, немилосердно оторвались под Slayer, всё расшибли, оборвали шторы, нарисовали О’Фролову на черепе пентаграмму с вписанной в неё свастикой (его же, кстати, ноу-хау), а самогон они придумали пить из моей спины — я каждый раз вынужден был ложиться на пол, во впадинку от искривления заливалась доза на двоих и они по очереди всасывали сие, не запивая… Что бы, яхонтовые вы мои, подумал сторонний наблюдатель?

21.

На следующий день я пришёл в школу к четвёртому, заключительному уроку (хотя надо было к первому), причём за десять минут до его окончания. Я как дурак стоял в коридоре у двери, слыша как училка даёт домашнее задание в конце урока, который должен был вести я. Надо бы войти — казалось мне с похмелья — но зачем: чтобы вызвать шквал раздражения?! Уж лучше бы не приходил вообще — «я болел» да и точка. Прислушался и не поверил ушам своим: вот Алексей Александрович — берите с него пример, олухи! — интеллигентный, воспитанный молодой человек! начитанный, образованный, талантливый, поступает в аспирантуру, сам пишет стихи… (Не хватает ещё «гениальный», «Цезарь», «Фюрер Второй» и далее по списку!) Надо ли говорить, что я чуть ли не пинком распахнул дверь и завалился — в своей зелёной курточке и камуфляжных штанах, широко улыбаясь и делая ручкой.