Говорить спокойно Белка не умела в принципе. В ее изложении даже решение алгебраического уравнения выглядело как единство и борьба противоположностей. Учительница русского и литературы стала бояться Шверник после того, как та разрыдалась над судьбой Сонечки Мармеладовой и успокоить ее удалось только с помощью медсестры.

Маша Белку выносила с трудом. Не в том смысле, что не любила, – просто в ее присутствии казалось, что воздух перенасыщен кислородом. Эмоции искрили и обжигали окружающих. К тому же на Белку временами что-то находило, и она принималась вдохновенно нести ослепительную чушь. Маше навсегда запомнилось, как Шверник вступила в спор с химичкой, доказывая той, что можно словесным воздействием изменить температуру воды.

– Боюсь, Беллочка, – сказала старенькая Валентина Андреевна, – на это не хватит даже твоих удивительных способностей.

Белка настаивала. С пылом рассказывала о последних опытах в Тибете. О биоэнергетической матрице. О знахарстве и вербальных стрелах, посылаемых воде человеком.

Валентина Андреевна была миролюбивая старушка в буклях, но она плохо переносила деятельное невежество. Поставив перед Беллой стакан с водой из-под крана, она сунула в него градусник и попросила делом доказать Белкину гипотезу.

Шверник набрала побольше воздуха. Шверник открыла рот. Шверник обратилась к воде как к могущественному источнику жизни.

– Грейся! – требовала Белла, делая над стаканчиком пассы.

– Дай мне тепло! – умоляла она.

– Я изменю твою кристаллическую решетку! – угрожала Шверник.

Вода насмешливо покачивалась в стаканчике. Градусник невозмутимо показывал двадцать два градуса.

Через сорок минут Белка выдохлась. Не доверяя термометру, она макнула палец в воду и зарыдала от осознания своего фиаско.

– Голубушка, что ж поделать, – утешала ее химичка. – Это законы природы.

– Я тоже природа! – утирала слезы Белла. – Почему я не могу влиять даже на какую-то дурацкую аш-два-о?!

Валентина Андреевна сочувственно улыбнулась и заметила, что пока это получилось только у одного человека.

– И я хочу быть таким человеком, – выла Белла, у которой рушилась вера в магическую силу слова.

– Боюсь, моя девочка, тебе бы это не понравилось. Из доступных нам свидетельств почти неоспоримо следует, что к его умению прилагалась весьма неприятная процедура.

– Какая? – всхлипнула Белка.

– Распятие на кресте, – кротко сказала Валентина Андреевна.

Водитель время от времени поглядывал в зеркало заднего вида на сосредоточенную женщину, сдвинувшую тонкие рыжие брови. Пассажирка рассматривала большую фотографию, водила по ней пальцем и иногда шевелила губами.

Саша Стриженова, она же Стриж или – куда чаще – Доска. Худенькая невзрачная девочка, о которой и сказать-то толком нечего. Маша проучилась с ней четыре года, но знала о Стриже только две вещи: Саша умеет рисовать иероглифы тушью и шевелить ушами. Маша даже не могла сказать, что поражает ее больше.

Первая способность Стрижа выяснилась на уроке истории, а о второй она узнала случайно, забежав посреди урока по ошибке в неработающий туалет. Стриж стояла у окна, обхватив себя руками, и вся была поглощена шевелением. Уши ее двигались с такой амплитудой, словно Доска собиралась улететь в майское небо, послав школу ко всем чертям.

Маша даже допускала, что когда-нибудь ей это удастся.

Анжела Лосина. Вот уж кто без колебаний принял приглашение – в этом сомневаться не приходилось. «Халя-а-ва, сладкая халява!» – любила петь Анжела на мотив «горной лаванды». Если бы Лосину пригласили пожить бесплатно недельку в аду, она бы рванула туда, не задумываясь. Даже объяснение бы привела – мол, там полезные горячие термальные источники. В действительности философия Анжелы была проще: «Дают – надо брать».

Правда, у этого кредо имелось и продолжение: «Не дают – все равно надо брать», но об этом Лось старалась не распространяться.

Анна Липецкая. Иначе как Аномалией никто ее не звал. Даже у учителей иногда срывалось: «Аномалия, к доске!»

Вот она, в дальнем углу на снимке, неприязненно смотрит куда-то в сторону. Классная едва уговорила ее сфотографироваться. Каких-то пятнадцать лет спустя Липецкую назвали бы готом, но тогда в Машиной школе никто не знал таких слов, и поэтому она была просто Шизой.

Тощая, костлявая, как недокормленная галка, с черными сальными волосами, Аномалия была единственным человеком, которого Рогозина никогда не трогала. Во всяком случае, не трогала всерьез. Потому что иногда на Аномалию, по ее собственному выражению, «нападали психи». Это означало не атаку шизофреников, а вспышки неконтролируемого бешенства. Аномалия визжала так, что уши закладывало, щелкала зубами, как волк, могла ударить стулом. В таком состоянии с нее сталось бы убить обидчика, и Светка с ее развитым чутьем это хорошо понимала.

Кое-кто из учителей говорил про Аньку – оторва.

В десятом классе Липецкая проколола себе уши и нос, в одиннадцатом набила татуировку на предплечье. Оба раза был скандал. Но выгнать ее не имели права, а Анька в ответ на все обвинения молчала и ухмылялась черно-синими губами, так что от нее в конце концов отвязались. Она плевала на всех, сквернословила как сапожник, слушала тяжелый рок, красила волосы в дикие цвета и не имела ни одного друга. Вокруг нее всегда витал странный сладковатый аромат, напоминающий душный запах тления, и Маша ничуть не удивилась, когда однажды в раздевалке Аномалия вытащила из кармана дохлую ворону.

Она не удивилась бы даже в том случае, если бы Липецкая решила эту ворону съесть.

На уроках Аномалия непрерывно щелкала пальцами. Смыкала ладонь вокруг одного – и резко дергала. На весь класс раздавался хруст сустава.

– Липецкая! – нервно вскрикивал учитель.

Аномалия криво ухмылялась и на некоторое время переключалась на рисование в тетради.

Однажды Маша подглядела, что она рисует. Безглазые лица. Птиц с головами младенцев. Огромную хохочущую рыбу, выдергивающую крючок из пойманного человека.

Училась Аномалия при этом хорошо. Одно время подозревали, что за нее кто-то делает домашние задания, но блестяще написанные контрольные не оставили от этой идеи камня на камне. На вручении аттестатов выяснилось, что в классе три отличницы: умница и светлая голова Юля Зинчук, сама Маша и – ко всеобщему изумлению Анна Липецкая.

Глядя в окно машины на грязный апрельский пейзаж, Маша вспомнила, как однажды возвращалась домой из школы в такой же весенний день. Ее задержали после уроков, и она решила сократить путь через гаражный кооператив.

В самом кооперативе обитали четыре злобных метиса кавказской овчарки, страшные, как уголовники. Маша подозревала, что по ночам эти громадные раскосые псы понемногу перегрызают веревки и делают подкоп.