— Социальная революция это все хорошо, и даже жизнь без угнетателей это прекрасно, но о чем думает крестьянин в первую очередь?

— Так о земле же, что тут гадать.

— Вот, а у тебя об этом ни слова. «Долой короля», «права трудящихся» и прочие страшные или непонятные вещи. И еще колхозами пугаете.

Вид Милована полностью соответствовал междометию «Чойта». А я излагал основы маркетинга:

— Когда там коллективизация в СССР началась?

— Тринадцать лет назад, — мгновенно ответил Джилас.

— И все время газеты, попы, начальники долбили, что колхозы зло, что всех расстреляют, что большевики имущество отберут, а баб сделают общими.

Милован фыркнул.

— Да, неправда, но люди привыкли и поверили. А веру сразу не сковырнешь. Вот если я начну тебе рассказывать, что усташи хорошие, ты меня сразу нахрен и пошлешь.

— Так они…

— Да, они. Но в обоих случаях есть предубеждение, неважно, истинное или ложное. Важно, что его с ходу не преодолеть, а дров наломать можно.

Так, ладно, а с чего это я так раздухарился? Решил напоследок вывалить все, что знаю? Рано помирать собрался, рано, но Милован слушает и надо пользоваться случаем. Рассказал я ему анекдот про кошку, горчицу, добровольно и с песнями:

— Так и тут, всегда можно устроить так, что крестьяне сами в колхозы побегут.

— И как ты это видишь?

— Ну, например… — зачесал я в затылке. — Прогрессивный налог. За каждый следующий дулум земли платить больше. А коллективным хозяйствам — послабление.

— Так кулаки сразу под себя «колхозы» оформят.

— Пусть они еще и за работников платят. Социальное страхование и так далее. И если они и в таких условиях сумет в прибыль работать, таких организаторов производства ценить, холить и лелеять надо. Ты же политэкономию учил, крупное хозяйство всегда прибыльнее мелкого.

— Товарищ Джилас! — раздалось из-за двери.

— Что-то мы с тобой фантазиями о будущем увлеклись, — собрал свое хозяйство Милован, — мне бежать надо, заседание Верховного штаба, укрепление дисциплин…

Он поперхнулся и проглотил окончание последнего слова и, кажется, даже покраснел, но этого я толком не разглядел, поскольку собеседник мой слишком быстро выскочил из камеры.

Уж не знаю, насчет меня решал Верховный штаб или нет, но трибунал сподобились начать только заполдень. Вывели на улицу, морозец, солнышко… только я порадовался, что могу свежим воздухом подышать, как подъехала легковушка и провоняла все выхлопом.

Большой зал општины, все честь по чести — трое судей с такими суровыми лицами, что прям приговор отпечатан; вроде бы знакомый по Ужице комиссар в роли прокурора и неожиданно Здравко Йованович, валевский Гжесь Саакашвили, защитником.

И все, даже никого из Верховного штаба, не хотят пачкаться.

Народу набилось изрядно — а я популярный парень, оказывается! Хотя может это оттого, что развлечений в Фоче нет, вот и собрались на процесс полюбоваться.

— … среди партизан не место колебаниям и сомнениям. Вы все, другови, пришли в отряды, чтобы воевать до конца, — словно на митинге зачитывал «прокурор».

— Владо воюет лучше многих, я его под Валево в деле видел, — перебил Йованович.

— Вам будет предоставлено слово! — оборвал Здравко даже не судья, а заседатель.

Очень серьезный мужчина в кожаной куртке и с глубоко посяженными глазами-буравчиками, у меня от его взгляда прям мурашки по коже. Влепит такой смертный приговор и не почешется.

— … неоднократно нарушал прямые распоряжения командования. При марше на Игман, находясь в прикрытии, обстрелял аэродром в Райловаце, хотя имел приказ не привлекать внимания…

— Там три самолета сгорели! — выкрикнули с заднего ряда голосом Марко.

— Бригада без потерь прошла! — добавил голос Бранко.

— Тишина! — хлопнул по столу ладонью председатель.

Ворчание в зале, тем не менее, не прекратилось и «прокурору» пришлось повышать голос:

— … самовольно отпустил взятых в плен четников. Более того, снабжал Романийский отряд оружием…

— Э, там всего один пулемет был! И половина романийцев в итоге к нам ушла!

— Тишина! — снова хлопнул председатель. — Или я прикажу вывести всех!

— … постоянно ведет сомнительные разговоры, не верит в победу…

— Ну знаете, — вскочил, кто бы мог подумать, Лука, — я, как комиссар роты, обязан сказать!

Председатель лишь вознес руку над столом, но рядом с Лукой встали Бранко, Марко, Глиша, Живка и многие другие.

— Владо, конечно, не коммунист, но в октябре, когда немцы давили и здесь, и в России, именно он нас поддерживал и говорил, что Красная армия обязательно разгромит немцев под Москвой!

— Точно так, — встал оружейник Франьо, которого я уж совсем не ожидал увидеть. — И много нужного насоветовал по моим делам!

— А вот, другови, что вы на это скажете? — потряс бумагой «прокурор» — Каждый раз, когда подсудимый уходил из штаба в Ужице, происходил налет бомбардировщиков!

Зал на секунду замолчал, но потом взорвался криками «Чушь! Нас постоянно бомбили! Совпало!», заседание понемногу превращалось в митинг поддержки Владо Мараша и судьи откровенно растерялись и занервничали.

Но тут за спиной судей открылась боковая дверка, из нее выскользнул крысик Пияде, подсунул судьям листок, о чем-то с ними пошушукался и нырнул обратно.

— Заседание объявляется закрытым, — встал председатель. — Следующее завтра утром. Уведите подсудимого.

Загрохотали отодвигаемые стулья и скамейки, меня тронул за плечо боец охраны. Но тронул так, не резко, а вроде извиняясь — мол, я только исполняю приказ. Круто, что за меня столько людей. Но что-то чем дальше, тем больше подозрений, что некоторые товарищи из Верховного штаба (или, вернее, ЦК КПЮ?) решили довести показательный процесс до расстрельного приговора. И никакие мои заслуги тут не помогут — коммунисты смотря в рот Коминтерну и Москве, а там всего несколько лет назад десятками и сотнями стреляли героев Гражданской войны, маршалов и орденоносцев. Чем не пример для подражания…

Так что перспективы у меня поганые, одно счастье, что винтовка плечо не оттягивает и снаряга на поясе и ремнях не виснет, вели налегке. И снова у општины и участка тарахтели на холостом легковушки — не иначе, начальство обзаводилось разгонным транспортом. Логично, по нынешним холодам на пролетках не очень-то поездишь.

Вдохнул бензиновую гарь, быть может в последний раз. И чуть было не запел «Взгляни, взгляни в глаза мои суровые», но скрипнула дверь участка, меня завели внутрь, поместили в камеру и я принялся гадать, кто меня навестит следующим — Лека, Иво, или Арсо?