тех, кто происходил из семей советской элиты, старшие родственники могли стать жертвами сталинских репрессий, но сами они в пору призыва, скорее всего, чувствовали солидарность с советским политическим строем и желали приблизить военную победу своей страны. Пленные старшего возраста, особенно из глубинки, могли сохранять остатки религиозной веры своей юности и с неприязнью вспоминать о коллективизации; однако в пору призыва в армию и они, скорее всего, соглашались в душе с тем, что чужаков-захватчиков нужно прогнать с русской земли[66].

Среди советских военнопленных были, например, Эрнест Шницер, студент Киевского университета, отправленный в стройбат из-за того, что его родители были арестованы как «враги народа» в пору Большого террора, и Леонид Артемьев – русский, уроженец приграничных земель, которые в XX веке отошли от России к Польше, затем ненадолго оказались территорией СССР (как раз тогда Артемьева и призвали в Красную армию), а во время войны были оккупированы немцами[67]. В автобиографических рассказах двух этих людей, написанных много лет спустя в Австралии, не говорится о том, как они попали в плен к немцам – против своей воли или сдались сами. В первые месяцы после германского вторжения Красная армия терпела одно за другим жестокие поражения, и многие ожидали, что советская власть вот-вот падет. Поэтому (и еще благодаря немецким пропагандистским листовкам) в народе ожили старые слухи, в которых евреев приравнивали к большевикам и обвиняли в узурпации власти над Россией. Подсчитано, что около 5 % всех советских военнопленных были перебежчиками – это намного больше, чем обычно было в армиях других воюющих стран. В Красной армии был еще и необычайно высокий уровень дезертирства: за всю войну около 1,5 миллиона человек оставили свои боевые посты, хотя, как предполагается, не все дезертиры оказались в итоге за пределами Советского Союза. Иван Кононов, позднее эмигрировавший в Австралию под чужим именем и чужой национальностью (как Иван Горький, поляк), перешел на сторону немцев в августе 1941 года, уведя с собой многих бойцов из своего казачьего полка, после чего сражался вместе с немцами до конца войны[68].

Самым известным советским перебежчиком, сотрудничавшим с нацистской Германией, был Андрей Власов, возглавивший Русскую освободительную армию (РОА). Его имя стало синонимом предателя: советских солдат, воевавших на стороне немцев против СССР и союзников, стали называть власовцами. В отличие от Ивана Кононова Власов не переходил на сторону врага добровольно – он был захвачен в плен на Ленинградском фронте в июне 1942 года и лишь потом согласился пойти на службу к противнику. Находясь в тюрьме, он познакомился с прибалтийским немцем-эмигрантом, капитаном Вильфридом Штрик-Штрикфельдтом, который пытался убедить немцев поддержать русское освободительное движение и сформировать из его участников отдельную армию. Гитлер с большим подозрением отнесся к этому замыслу, но потом дал согласие на его осуществление, решив, что это послужит хорошей антибольшевистской пропагандой. Таким образом, Русская освободительная армия как идея возникла задолго до того, как ей было позволено обрести материальное воплощение[69].

Интерес немцев к использованию русских в вооруженных силах возрос, когда явилась потребность в личном составе войск, и тогда провели масштабный набор солдат в лагерях для военнопленных. В общей сложности, согласно проведенным подсчетам, во время войны немецкую форму надели около миллиона советских граждан, причем около половины из них были русскими (возможно, в их число входили и эмигранты). Многие военнопленные охотно шли в армию, потому что в лагерях были очень суровые бытовые условия и высокий уровень смертности. Некоторых русских добровольцев, записывавшихся в германскую армию, брали в качестве «добровольных помощников» (Hilfswilliger, или сокращенно Hiwi, хиви), хотя многим немецким солдатам и офицерам не нравилось иметь с ними дело. Других набирали в «восточные отряды» (Osteinheiten), которые поначалу отправляли на Западный фронт из-за неуверенности командования в том, что на русских можно будет положиться, если те встретятся в бою со своими соотечественниками. Деятельность РОА оставалась под контролем Германии до самого конца войны, но в мае 1945 года, ко всеобщему замешательству, она вдруг предложила свою помощь чешским партизанам, боровшимся за освобождение Праги от немцев. «Нам не нужна помощь предателей», – ответили чехи. Но к тому моменту было уже неважно, на чьей стороне воевать: важно было наиболее выгодным способом сдаться союзникам-антифашистам[70].

С идейной точки зрения, за решением воевать на стороне немцев могли стоять разные мотивы. Сигизмунд Дичбалис, родившийся в Петрограде в семье литовца-военного и русской (или польки), но воспитанный матерью и бабушкой как русский, был, по его собственным словам, настоящим юным советским патриотом. Он добровольцем ушел в Красную армию и попал в немецкий плен. Он оказался в немецком отряде, брошенном на борьбу с партизанами, там его взгляды постепенно начали меняться после того, как он встретил пропагандистов из РОА, которые убедили его в том, что «дело русских, их долг – бороться против Сталина, за мир, за Новую Россию». Последние сомнения покинули его, когда его отряд промаршировал перед самим генералом Власовым[71]. Другой военнопленный и будущий австралийский иммигрант, воевавший на стороне немцев, руководствовался иными мотивами. Лоренц Селенич был родом из Белостока и служил в Красной армии. Выполняя разведзадание на Ленинградском фронте, он случайно наткнулся на немцев и сдался им (немецкий язык он немного знал); потом его послали воевать в составе вермахта во Францию. Никаких идейных соображений у него не было: он сдался в плен, чтобы выжить; позже, уже живя в Австралии, он был одним из очень немногих бывших ди-пи, голосовавших за лейбористов[72].

Попав в плен в годы войны, советские граждане могли оказаться в Германии, это был один из распространенных вариантов. Но еще более многочисленная группа попала в Германию в качестве остарбайтеров: таких насчитывалось примерно вдвое больше, чем военнопленных (4,8 миллиона человек)[73]. Эта вторая группа в отличие от первой уже не представляла собой срез всего мужского населения СССР: там явное большинство составляли украинцы и белорусы (потому что они жили ближе всего к западной границе), а также русские из оккупированных южных областей страны. Кроме того, в этой группе было много женщин.

Среди угнанных на работы в Германию преобладала молодежь обоих полов, многие были еще подростками. Галя Маркова (позднее, в Австралии – поэтесса Гали Плисовская) родилась в Белорусской ССР, но во время оккупации оказалась в Польше, откуда ее увезли в Германию; Иван Гончаров жил с дедом и бабушкой на юге России, в оккупированном Ростове, где его вместе с группой молодых людей заставили работать на заводе. Хотя немцы-оккупанты относились к религии терпимее, чем