но хуже всего было то, что после путешествия на Грань к нему так и не вернулось обоняние. Вкусы тоже исчезли, и еда стала похожа на отвратительное месиво, проглотить которое стоило большого труда. Энки силился припомнить описания болезней, о которых читал в лекарских трактатах, но, к сожалению, лечения для своего недуга не находил. Приемы пищи на летней веранде внезапно стали испытанием. Энки разглядывал яства на золотых подносах – зажаренного кабана, украшенного ломтиками апельсина, грозди винограда, сыр в меду – и чувствовал, как к горлу подкатывает дурнота.

– Вам не по душе еда, достопочтенный господин? Вы третий день практически ничего не едите. Может, приказать приготовить что-то особенное? – Сатеша не сумела сдержать беспокойства.

– Не нужно.

Энки снял с пальцев обеденные царо – сделанные из серебра когтеобразные навершия, которыми удобно подцеплять кусочки пищи, – и отложил их в сторону, давая прислуге понять, что закончил есть.

– Может… Может, позвать лекаря? – Голос Сатеши дрогнул, будто она пришла в ужас от своевольного предложения. И все же она продолжила: – Вы очень бледны. А ведь завтра Праздник Ниспослания! Вы прошли посвящение, а значит, должны участвовать.

При упоминании посвящения Энки передернуло. Мир за Гранью все еще являлся ему во снах, и он не мог назвать эти сновидения приятными. Только сегодня он проснулся среди ночи, не понимая, где находится. Не шагнул ли он за Грань снова? Или он так и не покинул чертоги Ашу, не вернулся в мир живых?

– Арата не приходил?

Сатеша склонила голову, желая скрыть хмурый взгляд.

– Нет, достопочтенный господин. Не приходил.

– Все ли у него хорошо?

Энки поднялся с подушек, раздумывая, что могло пойти не так. Посвящение друга было намечено на следующий день после его. Вся семья Араты собиралась ради этого события.

«У него все хорошо, – думал Энки. – Его отец – влиятельный жрец. Он бы не позволил, чтобы с Аратой приключилась беда».

Но могла ли семья помочь Арате, когда тот шагнул за Грань?

Энки стиснул в кулаке четки с белоснежными бусинами, среди которых одна окрасилась в цвет полуночи. Со дня посвящения он постоянно носил четки при себе, во внутреннем кармане верхних одежд.

– Я хочу повидаться с Аратой.

– Вы должны подготовиться к празднику.

Сердце Энки пропустило удар.

– Моя семья послала весточку? Сказали, что на празднике я должен быть среди них?

– Нет, но… – Сатеша, словно репетируя, пробормотала что-то себе под нос, прежде чем произнесла вслух: – Но теперь вы полноправный жрец. Вы часть силы семьи, по-другому и быть не может.

Непоколебимая уверенность в ее голосе заставила Энки улыбнуться.

– На праздник прибудет твоя родня, Сатеша. По традиции властитель посещает обитель в день Ниспослания.

– Вы правы, достопочтенный господин.

В голосе Сатеши не было ни радости, ни раздражения. Перспектива встречи с родителем, казалось, ее совершенно не волнует.

– Ты можешь повидаться с отцом, если хочешь, Сатеша, тебе не помешает отдохнуть.

– Мне и досточтимому властителю уже давно нечего друг другу сказать. Не тревожьте себя моими незначительными неурядицами.

– Но ты всегда обращаешь внимание на мои «незначительные неурядицы».

Сатеша не ответила – лишь поклонилась.

Она всегда заботилась о нем. В детстве Энки искренне считал, что именно Сатеша его мать, хотя наставники говорили, что нет. Но не кто иной, как эта служанка утешала его, когда он просыпался среди ночи от очередного кошмара, именно она втайне от наставников приносила сладости, когда Энки наказывали за непослушание и запирали во дворце.

В день, когда Энки исполнилось шесть, он назвал Сатешу мамой – первый и последний раз. Он увидел в фонтане цветок, упавший в воду из висячего сада, и полез, чтобы достать его. Розоватая камелия с несколькими десятками нежных лепестков вскоре была у него. Энки подарил ее Сатеше, мечтательно ожидая в награду ласкового прикосновения. Насколько Энки помнил, слово «мама» далось ему легко. Сатеша побледнела и, упав на колени, начала биться головой о пол веранды, вымаливая прощение. Она все извинялась и извинялась за то, что ввела господина в заблуждение, а Энки в ужасе смотрел на кровь, стекавшую с ее лба.

Молодой жрец тряхнул головой, избавляясь от образа, всплывшего в памяти, и постарался сосредоточиться на приготовлении к празднику. До посвящения ему позволялось лишь наблюдать за таинством со стороны, но в этом году Энки предстояло в нем участвовать.

День проходил в хлопотах. Сатеша следила, чтобы слуги приготовили угощение для пира. Каждая семья приносила в дар на праздник с десяток жареных гусей, несколько котлов с жарким из говядины, засахаренные фрукты и свежеиспеченные лепешки.

Энки не участвовал в суете приготовлений, вместо этого он проводил время в храме Малого дворца. Его обязанностью было сделать подношение стражам Полей Благочестия, дабы те на время праздника разрешили умершим ниспослать благословение своим потомкам. «Наверняка мать с отцом и братом заняты тем же», – думал Энки, разжигая курильницы с благовониями. Эта мысль отчего-то согревала его, он будто приближался к семье, становился равным им.

Совершая подношение, Энки и не заметил, как на Аккоро опустилась ночь. Свечи заметно истаяли, а палочки благовоний осыпались пеплом. Живот Энки побаливал – голод давал о себе знать, – но попробовать что-то съесть он не решался. В полдень он сумел проглотить одну лепешку и даже удержать ее внутри себя. Хорошая новость состояла в том, что вкус постепенно возвращался, но теперь еда стала отдавать мерзостной гнилью. И все же Энки считал это улучшением. Оставался вопрос: со всеми ли жрецами происходит подобное? Наставники не говорили, что после похода за Грань испытывают какие-то неудобства.

Энки устало потер глаза. В ушах все еще раздавалось навязчивое жужжание, откликавшееся тупой болью в висках. Он подумывал отправиться в покои и постараться уснуть, но тут его внимание привлек звук – словно что-то металлическое ударилось об пол. Гадая, что же могло упасть, молодой жрец огляделся.

Долго оставаться в неведении не пришлось – искомое лежало в центре небольшого храма. Энки нахмурился и озадаченно подошел ближе, рассматривая старый ключ с головкой в виде узора, напоминавшего глаз. Внутрь «глаза» было вставлено три камня, в тусклом мерцании свеч менявших оттенок от темно-желтого до непроницаемо-черного.

– Откуда он взялся?

Энки поднял ключ – тот самый, найденный в заброшенном поместье семьи Ишари, – и нахмурился. Он не помнил, что приносил его в храм. Он вроде бы выбросил свою находку?.. Энки положил ключ на алтарь. Почему-то захотелось избавиться от подозрительной вещицы.

– Энки!

Жрец вздрогнул и, резко развернувшись, увидел перед собой Арату. Друг стоял в нескольких шагах от него и держал в