Сара, бесспорно, была красива, а после своего брака заняла соответствующее положение в обществе.

Кэртон не очень огорчился, когда узнал о болезни Коти, и теперь, войдя в его дом и увидев красивую, необыкновенно изящную обстановку комнаты, куда его проводил слуга, он снова испытал прежнее чувство досады против Коти.

Сара спокойно встретила его и сказала улыбаясь:

– Здравствуйте, Шарль.

В первый момент Шарль не мог выговорить ни слова, в душе проклиная собственное смущение, а потом заговорил о погоде.

Он хотел из вежливости спросить ее о состоянии ее мужа и выразить ей сочувствие, которое, по его мнению, должно было произвести впечатление на ее чувствительную душу. Но лицом к лицу с Сарой, оказавшейся такой спокойной, самоуверенной светской дамой, он совершенно растерялся и не мог произнести подготовленных им фраз.

Когда Сара нагнула голову над маленьким серебряным чайником, он вперил в нее жадный взор. «Черт возьми, она прелестна! А ведь она любила меня когда-то!» – думал Шарль.

Вдруг он сказал с оттенком лукавой нежности:

– Вы помните, Сара?

Он имел удовольствие видеть, как краска внезапно залила ее лицо и точно розовый луч заката засиял на ее лице и белой нежной груди. Но какое-то другое, непонятное чувство заставило его сердце забиться сильнее.

Однако Сара смело и прямо посмотрела на него.

– О да! – сказала она, поборов свое легкое замешательство. – Я, конечно, помню, Шарль. Но это уже перестало быть таким воспоминанием, которое вызывает душевную боль или… или заключает в себе что-нибудь имеющее значение.

Кэртон отлично понял, что она хочет сказать, и ее прямой, непринужденный взгляд вызвал у него болезненное чувство потери чего-то и сделанной ошибки.

– Я рад, что значил так немного для вас, – заметил он с горечью.

Сара не обратила внимания на это замечание, она заговорила о Париже, о его пребывании здесь, его встрече с ее матерью, и в тот момент, когда она произнесла ее имя, леди Диана вошла.

Кэртон вскочил и с преувеличенной любезностью склонился перед нею, а пока он разговаривал с нею, Сара внимательно разглядывала его. Но это внимание было совсем другого рода, чем то, с которым он только что сам смотрел на нее.

Она не могла вполне уяснить себе те чувства, которые он возбуждал в ней в эту минуту. Она вспоминала и противопоставляла то, что она чувствовала раньше, с тем, что испытывала теперь. Она жалела, что могла пережить свою любовь, и эта любовь испарилась окончательно, так что она не испытывала даже никакого трепета, вспоминая свою близость с Шарлем – казалось, она утратила способность любить беззаветно и следовать порывам сердца, и это было ужасной потерей. Ведь буря эмоций, испытанных ею когда-то, была так прекрасна, так лучезарна и сильна! Но продолжалась она только три коротких года, и теперь, когда она похоронила свои чувства, она даже не испытывала никакого горя. Все было кончено навсегда, и в ее сердце оставалось лишь такое местечко, в котором уже никогда не будут цвести цветы.

Неужели она когда-нибудь обнимала эту темную голову, глубоко заглядывала в эти обманчивые карие глаза, целовала со страстью, на какую только была способна, эти тонкие губы умного рта?

Неужели в этих объятиях она находила небесное блаженство и этот голос заставлял звучать в ее сердце такие нежные струны и вызывал у нее такой трепет? Она с удивлением говорила себе: «Ведь это все было, я все это переживала! А теперь ничто уже не имеет значения и не будет иметь значения между ним и мною…»

Но она хотела показать, как прочно устроена ее жизнь теперь. Шарль для нее не имеет значения, но он все же существует.

Несколько позднее Кэртон спросил ее о Коти, но так мило и совсем иначе, чем он хотел это сделать раньше. Потому что во время его короткого визита к Саре прибавилось нечто новое к его старым чувствам к ней; это не было настоящее уважение к ней, но какая-то смесь уважения и зависти, а такое смешанное чувство часто насильственно заставляет смиряться.

Кэртон говорил себе, что Сара действительно была очаровательной женщиной: хотя теперь она была недоступна и даже запретна для него, но ведь некогда эта прелестница была в него влюблена! И вот, в то время как он смотрел на нее и восхищался ею, его точила мысль, что было бы удивительно интересно расшевелить ее снова и нарушить ее невозмутимое спокойствие.

Он сделался искренне мил с Сарой, принимая, насколько возможно, вид старинного друга семьи.

Племянник Коти, Роберт, опекуном которого сделалась теперь Сара, влетел, как ураган, в комнату. Леди Диана тотчас же бросила на него кокетливый взгляд, и на устах ее появилась улыбка, которую ее приятели называли «улыбкой охотника за дичью». Эта улыбка имела градации; она подавала только надежду, или соблазняла, или даже выражала требование. Роберту достались все три улыбки, и юноша пришел в восторг.

Он был похож на Коти. Черты лица у него были грубые, но, будучи еще очень молодым, он располагал к себе своей безыскусственностью и простотой.

Он застенчиво поклонился леди Диане и Кэртону и с мальчишеской улыбкой уселся возле Сары к чайному столу.

Ему было двадцать лет, он был сиротой и должен был наследовать часть богатства Коти. Когда он находился в Париже, то жил в доме своего опекуна и проводил там все праздники. Дом Дезанжа должен был перейти к нему со временем.

Он весело болтал, с быстротой поедая мелкие печенья – они с Сарой стали большими друзьями с первой же встречи.

– Читали газеты? – спросил он. – Какие чудные эти миндальные печенья! Так неужели не читали? Обязательно прочтите. Они наполнены материалами по делу Луваля. Нет конца толкам по этому поводу. Страшно громкое дело… Но я уверен, что Гиз спасет Луваля. В одной из газет сказано, что он так хорошо говорил, что заставил завыть всю аудиторию, т. е. я хочу сказать: плакать, вы понимаете?.. Я как раз встретил его, он был с Адриеном и был удивительно любезен. В нем нет никакой позы. А могла бы быть, знаете ли! Он вышел прямо из суда, а там все уставились на него, без конца поздравляли его и смеялись. Он выглядит также ужасно молодым. Вряд ли ему больше двадцати пяти лет.

– Вы говорите о Жюльене Гизе? – вмешался Кэртон. – Умный парень. Я с ним знаком.

– Сколько ему лет, как вы думаете? – настаивал Роберт.

– О, двадцать восемь или двадцать девять, я полагаю.

– Так много? – наивно воскликнул Роберт.

– Ну, после этого мне надо спрятаться, – сказал Кэртон. Он держал в своей руке руку Сары и ласково смотрел на нее.

– Могу я прийти опять? – спросил он.

– Ну конечно.

Она с такой же открытой улыбкой смотрела на него, и ему это было неприятно.

Кэртон спросил Роберта, не желает ли он посетить его, и юноша с радостью принял приглашение.

– Какой красивый человек! – сказал Роберт, когда Кэртон вышел.