Кобулетели продолжает спокойно жить у сестры?

- Да. Он сказал, что будет ждать, не передумаю ли я.

- Полиция наверняка это з-знает, но, насколько я понимаю, соваться под пули не станет, - задумчиво произнес Фандорин. – Мне, пожалуй, идти туда тоже не стоит. Каха, вероятно, встретит чужого человека нервно, и вместо допроса произойдет п-перестрелка... Значит, нужно выманить подозреваемого сюда. Садитесь, пишите.

Княгиня послушно взяла листок, окунула ручку в чернильницу. Вот как выдрессировал тигрицу дрессировщик!

Он продиктовал:

- «Сегодня в восемь у меня». Полагаю, этого будет д-достаточно.

В восемь часов вечера в ноябре уже темно.

На столе горела одна-единственная свечка. Оно освещала только лицо княгини Лейлы. Ее сиятельство сидела и спокойно раскладывала пасьянс, вот какая это  была женщина. Я волновался, она – нет.

Нас с Фандориным было не видно, мы спрятались сбоку от окна. Играла тихая музыка. На столе тренькала маленькая шкатулка.

Я шепчу:

- Батоно Эраст, а у вас пистолет есть?

- Нет, - говорит. - В Турцию с оружием не пускают.

- Давайте, - говорю, - я принесу из оранжереи какую-нибудь саблю. Он настоящий Голиаф, этот Каха!

- Не надо саблю, - отвечает.

Я хотел поспорить, но тут – цок-цок-цок – в стекло постучали.

Пришел! Каха пришел!

Я вспомнил одну очень хорошую молитву, потому что в жизни бывают случаи, когда молитва полезнее тоста.

«Господи, творящий чудеса, сделай меня невидимым! Что Тебе стоит?».

Княгиня встала, отворила окно, ни слова не говоря. Потом так же молча отошла к стене и скрестила руки на груди. Приготовилась смотреть, что будет дальше. А дальше было вот что…

Через подоконник с кряхтением и шумом перелез человек-гора. Спрыгнул на пол – дом задрожал.

- Лейла, шен дареке – моведи, - сказал он густым басом.

Это значит: «Ты позвала – я пришел».

Она ему спокойно:

- Говори по-русски. Господин Фандорин по-грузински не понимает.

Каха повернулся, быстрый, как барс. Увидел нас. Ручищей хвать за кинжал.

Прорычал:

- Вы кто?

Я за себя ответил:

- Я Ладо Чхартишвили, батоно Каха, просто так тут стою. Не обращайте на меня внимания.

- Ну, а я сыщик, - сказал Фандорин, а больше ничего сказать не успел.

Каха еще громче зарычал, по-медвежьи. Выхватил кинжал и как кинется на батоно Эраста!

Но только того на прежнем месте уже нету. Только что был – и нету, честное слово! Каким-то чудом он оказался сбоку от Кахи, стукнул его ладонью по бычьей шее, мне показалось совсем несильно, но абраг повалился на пол и остался лежать.

- Полагаю, господа, я вам больше не нужна? – холодно произнесла княгиня Лейла. - Беседуйте без меня.

И вышла. Все-таки княгиня есть княгиня.

А Фандорин полил Кахе на голову водой из графина. И когда разбойник замычал, говорит:

- Не пугайтесь, господин Каха. Паралич временный. Нервный узел скоро восстановит свои функции. Отвечать на вопросы, однако, вы можете. Ну же, перестаньте хлопать г-глазами. Вопрос у меня только один: вы убили Луарсаба Гуриани?

- Очень хотел, - прохрипел Каха. - Она не позволила. Сказала: «Разорить меня хочешь?».

- Чем же з-закончилась ваша встреча с княгиней?

- В дверь муж стал колотить. Кричит: «Открой! Я убью его!». Я обрадовался. Говорю: «Открой ему, очень прошу». Она мне: «Ты с ума сошел! Вон отсюда и чтоб я больше тебя не видела!». Схватила за руку, потащила через другую дверь. Когда она меня за руку взяла, из меня вся сила ушла. Иду, как теленок, только на нее смотрю… Привела в какую-то комнату, большую. Как сад, только с потолком и стеклянными стенами. Открыла окно. «Прыгай, говорит. И прощай». Я так и сделал. Сказал только: «Ждать тебя буду». Посмотрел на нее… Прыгнул, пошел. Потом не помню…

Фандорин отвел меня в сторону.

- Вот что, господин Ладо. Вы, насколько я мог заметить, п-психолог. Я ненадолго отлучусь, а вы потолкуйте с подозреваемым. Меня интересует ваше мнение: правду он рассказал или нет.

Мне страшно стало.

- Я  - с ним? Наедине? А если у него нервный узел восстановит свои эти... функции?

- За пять минут не восстановит.

И ушел! Оставил меня с Кахой одного!

Он знаете какой, Каха? Как-то раз  четырех жандармов с моста в речку скинул.

Очень близко подходить к нему я не стал. И заговорил с ним по-русски, потому что - Следствие.

- Как вы, уважаемый? – спрашиваю. - Удобно лежите?

- Ничего так, - отвечает. - Только пить хочется.

Я налил ему вина. Пришлось из рук поить. А Каха еще и заплакал. Как маленький ребенок.

- Почему плачешь? – сказал я ему на «ты». Кто плачущему ребенку «вы» говорит? – Не надо плакать.

Он всхлипывает.

- Она меня не любит… Сейчас только понял. Любила бы – записку не написала бы... А, пускай в тюрьму ведут. Теперь все равно… Буду вспоминать, какая она красивая. За двадцать лет еще красивей стала!

И стало мне его жалко.

- Давай, - говорю, - я с тобой выпью. За то, чтобы та, кого мы любим, всегда была для нас самой красивой на свете.

Вы тоже за это выпейте. Это хороший тост.

И когда вернулся Фандорин – а он скоро вернулся – я ему сказал:

- Он не соврал. Когда человеку все равно, что с ним будет, зачем ему врать?

- Да, - кивнул сыщик. - Каха сказал правду. Княгиня подтвердила, что вывела его коридором в оранжерею. И показала то самое окно, под которым мы нашли отпечатки. Абраг выпрыгнул из него не минувшей ночью, а неделю назад. Стало быть, Кобулетели убийства не совершал.

- Отпустим его, а? – попросил я Фандорина. – Каха Кобулетели грабит только плохих людей. И половину добычи отдает беднякам.

- Грузинский последователь Китодо? – усмехнулся сыщик.

Я не понял.

- Последователь чего?

- В Японии есть «благородные воры», которые ведут себя примерно так же. Их даже полиция уважает. Там целая философия, называется Китодо, «Путь благородного вора».

- Каха Кобулетели не философ, - сказал я. - Но сердце у него благородное.

- Поступайте, как считаете правильным. Это ваши грузинские дела, - пожал плечами Фандорин. - Для моего расследования этот господин