понятия выгоды и невыгоды. А для людей сороковых годов основным мерилом вещей, по-видимому, должна быть сила. А сила нынче — это производственная мощь. Следовательно, мы должны признать, что подавляющая сила сейчас на стороне Америки. И нам ничего не остается, как держаться за Соединенные Штаты. Правда, вы говорите, что производительные силы России того и гляди обгонят американские. Что ж, тогда будет другой разговор. А пока абсолютное превосходство за американцами».

Но на Минэяму эти предупреждения, видимо, не действовали. Судя по всему, втайне он делал пожертвования на движение сторонников мира и деятельность прогрессивных общественных организаций. Он заразил своими настроениями и собственного сына, студента университета. Впрочем, возможно и обратное: рецидив юношеских левых увлечений возник у Минэямы под влиянием сына. Во всяком случае, Саи с большим удовлетворением слушал, как его отпрыск, гонявший целыми днями на мотоцикле, насмешливо называл сына Минэямы «красным».

К тому времени, когда в Японии начался так называемый период процветания и все были опьянены «экономическим чудом», у Минэямы был обнаружен рак спинного мозга, и через три месяца после того, как стало известно о его заболевании, он умер. После того как Минэяма заболел, все заботы о его имущественно-финансовых делах принял на себя Саи. Тогда Саи впервые узнал, что дела эти пришли в полное расстройство. Сводный брат Минэямы, управлявший его имениями, не сумел приспособиться к современным методам ведения хозяйства, и это оказалось губительной ошибкой. Овдовевшая Кёко вынуждена была продать свой великолепный особняк в Токио и переехала на жительство на свою родину — в Киото. Улаживание всех этих дел тоже стало возможным лишь благодаря усилиям Саи. На следующий год сын Минэямы, окончивший университет, устраивался на работу. Однако его активное участие в студенческом движении, как это уже повелось, лишало его всякой надежды получить какое-нибудь место. Выручил и на этот раз не кто иной, как Саи. Полагая, что так будет спокойнее и безопаснее, он приложил все старания, чтобы определить молодого Минэяму на службу в родственную фирму, и тот работал сейчас в Осаке.

Устроив на работу сына Кёко, Саи приехал в Киото и настоял на том, чтобы она пришла в домик, который он снял для встреч. Одевшись так, чтобы не привлекать к себе внимания, и прячась от людей, она явилась. Весь вид ее говорил о том, что oнa пришла по принуждению, не смея отказаться, и с лица ее не сходила все та же надменно-презрительная мина. Она согласилась отужинать с ним. А затем он почти силой овладел ею. Он не сумел завоевать ее душу, но тело покорить сумел. Сначала даже не столько лицо, сколько все ее тело, казавшееся холодным и безжизненным, как мрамор, выражало пренебрежение к нему. Но вот в потаенной глубине этого холодного тела затеплился огонек, который, постепенно разгораясь, вспыхнул вдруг жарким пламенем.

Когда она ушла, Саи невольно вспомнил вырвавшиеся у него в юности слова о «белой розе, что служит символом извечной красоты». Вот она, его «белая роза»! Пусть над ним потешались тогда жалкие пересмешники. Он свое получил! Вещими оказались те его слова.

С тех пор при каждой служебной поездке в район Кансай или на Кюсю он никогда не упускал случая заехать в Киото. Случалось это примерно раз в месяц. (Еще во время болезни Минэямы он с поста начальника отдела продвинулся на пост управляющего, оставаясь по совместительству и начальником отдела.)

Кёко, однако, не всегда являлась на его зов. Бывало, что она по два-три месяца отказывала ему в свидании. Тогда Саи начинал вдруг ревновать ее к Фуруми, работавшему в Кансайском университете, подозревая их в любовной связи. Дело в том, что, исполняя волю покойного мужа, вдова Минэяма вносила пожертвования в пользу прогрессивных организаций и, судя по всему, сочувствовала сыну, который и после поступления на службу не отказался от своих левых убеждений. Саи подозревал, что за спиной их стоит и «дергает за ниточки» не кто иной, как Фуруми. Недаром этот человек в свое время чуть не оказался замешанным в некую политически сомнительную историю, связанную с деятельностью Исследовательского отдела Южно-Маньчжурской железной дороги. Кроме того, именно ему Саи был обязан тем, что его насмешливое прозвище Белая Роза стало известно даже в Маньчжурии. Словом, на его доброжелательное отношение к себе Саи отнюдь не рассчитывал. Мысленно Саи не раз рисовал себе картину, как Фуруми, желая позабавить Кёко, рассказывает, за что его в колледже прозвали Белой Розой: «Является откуда-то из провинции этакий прыщеватый увалень, выступает с дурацкой речью на вечере встречи с новичками и вдруг как прорычит своим басом: „…И хочется белой розы, что символом служит извечной красоты“. Потеха, да и только!..»

Однако было совершенно очевидно, что Фуруми вовсе не обладал ни смелостью, ни достаточной ловкостью, чтобы завоевать сердце Кёко или вступить с ней в связь. А вот угроза, что через Фуруми и сына Минэямы тайная любовная связь Саи с Кёко будет раскрыта и доведена до сведения его жены, — такая угроза действительно существовала, и это чувствовалось. До сих пор тайну их связи удавалось сохранить, и Кёко не всегда могла уклоняться от встречи. Случалось, что он, потеряв надежду дождаться ее, готов был уже на все махнуть рукой, как вдруг она являлась. Последнее их свидание состоялось в конце января, когда он возвращался с Кюсю.

Саи вдруг подумал, что было бы, если бы вместо него, стоявшего тогда на площади перед шахтами с невозмутимым видом постороннего человека, один против толпы возбужденных, разгневанных рабочих, находился там в качестве представителя концерна Минэяма. Тот, наверное, рехнулся бы со страху или от своих пресловутых «угрызений совести», подумал Саи и ухмыльнулся. Затем его мысли вернулись к Кёко, к ее белому прекрасному телу, и его начали обуревать сомнения: «Придет ли она сегодня?» После того как он покончил со своими делами на шахтах, здешние друзья стали его звать на горячие источники, и он насилу отвязался от них. По дороге на аэродром он тогда на несколько минут завернул в храм в Дадзайфу, чтобы по настоянию жены купить амулет для сына, который должен был сдавать экзамены в университет. (Амулет сей помог его шалопаю сыну как мертвому припарки.) В тот раз Саи быстрее, чем сейчас, долетел до аэродрома Итами, а оттуда, несмотря на то что шел сильный снег, велел шоферу на полной скорости мчаться в Киото. Когда он добрался до своей уединенной квартирки на берегу Камогава, был уже вечер. Продолжал валить густой снег, и Саи чувствовал, что озяб. Вскоре пришла Кёко.