Человеком, уговорившим Кроухерста облагодетельствовать город, с которым его ничего не связывало, был Родни Холлворт, некогда лондонский криминальный репортер, а ныне девонский пресс-агент и рьяный промоутер чего угодно, что могло добавить престижа Тейнмауту в глазах остального мира. Из историй, которыми Холлворт щедро кормил местные и национальные газеты, в моей голове начал складываться образ Дональда Кроухерста, этакого морского супергероя; в качестве темной лошадки гонок он становился наиболее интригующим и притягательным персонажем. Кроухерст был якобы не только опытным моряком, но еще и электронным гением, конструктором от Бога, и, невзирая на запоздалый старт, он непременно уведет победу из-под носа соперников, ибо поднимет парус над идеально обтекаемым, современным, принципиально инновационным судном, построенным по его собственным чертежам, — над тримараном, ни больше и ни меньше, с уникальной системой безопасности, которая будет включаться при опасных кренах и которой будет управлять (вот он, главный козырь, — слово, заставлявшее пульс биться сильнее, и не только у меня, но почти у всех, кто жил в 1968 году) компьютер.

Вот так, внезапно, мое любопытство и восхищение сфокусировались на Дональде Кроухерсте. В Тейнмауте его ждали с недели на неделю, и я сгорал от нетерпения.

Образовали комитет в поддержку Кроухерста, и один из друзей отца, владевший яхтой, принимал в работе этого комитета активное участие. От него мы и получали информацию — малюсенькими порциями. Постройка судна Кроухерста закончена, сообщили нам, и он уже плывет из дока в Норфолке к девонскому побережью. До его появления в Тейнмауте остались считанные дни. Прогноз, однако, оказался чересчур оптимистичным. Досадные неполадки преследовали тримаран, и его первое плавание заняло в четыре раза больше времени, чем предполагалось; в Тейнмаут Кроухерст со своей командой прибыл лишь в середине октября. В пятницу, сразу после его прибытия, мама забрала меня из школы и повела прямиком в гавань, чтобы я взглянул на моего героя и понаблюдал, как он готовится к дальнему путешествию.

Думаю, у любого ребенка случается в жизни такой момент, когда ему вдруг открывается жестокий смысл слова «разочарование». В эту минуту дети осознают, что мир, который прежде обещал им бесконечно много, манил бесчисленными возможностями, на самом деле ущербен и разнообразием не балует. И этот сокрушительный миг способен застрять в памяти ребенка на долгие годы, омрачая воспоминания о первых детских радостях и приключениях. Для меня он наступил, когда серым пятничным деньком я впервые увидел Дональда Кроухерста.

Неужто этому человеку прочат победу в яхтенной гонке, затеянной «Санди таймс»? Победу над Муатессье, блестящим и опытным французом? А это что? «Тейнмаутский электрон»? Чудо судостроения, которому предстоит бороздить тяжелые волны южных морей, выверяя и направляя свой стремительный бег с помощью компьютерных технологий?

Откровенно говоря, верилось с трудом. Кроухерст оказался невзрачным и низкорослым, а ведь после его бравых интервью в газетах я ожидал увидеть человека, излучающего неколебимую уверенность в себе с проблесками безрассудной отваги, — иными словами, личность. Однако Кроухерст лишь хмурил лоб и суетился. У меня создалось впечатление (не тогда, конечно, но много позже), что его тревожила и даже пугала шумиха, поднятая вокруг его имени, а также груз ответственности, ею спровоцированный. Что же касается хваленого «Тейнмаутского электрона», судно выглядело хлипким, ненадежным, а подготовка к плаванию — нервической. Похоже, яхта была еще до конца не достроена. Каждый день ее осаждали бригады рабочих, они что-то непрерывно ремонтировали, тогда как на берегу росла неряшливая груда припасов, изумляя зевак своей объемистостью: чего там только не было — от плотницких инструментов и радиооборудования до ящиков с консервированным супом и тушенкой. В этом хаосе бессмысленно метался Кроухерст, позируя вездесущим телекамерам, ругаясь с рабочими, запираясь в телефонной будке, чтобы предъявить претензии поставщикам, и с каждым днем его предстартовое волнение заметно усиливалось.

Наконец наступил великий день. 31 октября 1968 года. Промозглый четверг с обложными тучами — хмурый день во всех отношениях. Скопления народа на набережной не наблюдалось — никакого сравнения с толпами, приветствовавшими Чичестера годом ранее, — собралось, наверное, человек шестьдесят-семьдесят. В школе нас всем классом отпустили пораньше, чтобы мы могли увидеть отплытие и пожелать счастливого пути Дональду Кроухерсту. Разумеется, мои одноклассники обрадовались этой поблажке, но если они куда и отправились, то не на набережную. Я был единственным из моих ровесников, явившимся на церемонию проводов. Со мной пришла моя мать, отец не смог оставить работу, а что касается твоей матери — не знаю, где она была. Спроси ее сама. Помню, в толпе царило настроение приподнятое, но и одновременно скептическое. За то время, что яхта стояла в Тейнмауте, пренебрежительное отношение к Кроухерсту только крепло, и ему не удалось посрамить хулителей, когда он появился на публике в бежевом джемпере, рубашке и галстуке. Муатессье уж точно не выбрал бы подобный наряд для столь грандиозного старта, подумал я. Дальше дела пошли еще хуже: Кроухерст отчалил ровно в три часа пополудни, но почти сразу столкнулся с неполадками — он не смог поднять паруса, и его отбуксировали назад к берегу. Зрители начали откровенно насмехаться, а многие просто покинули набережную. Мы с мамой остались. Понадобилось часа два, чтобы разобраться с парусами; сумерки сгущались. Но вот в пять часов Кроухерст опять отчалил, и теперь уже по-настоящему Его сопровождали три катера, в одном из них находились его жена и четверо детей в наглухо застегнутых пуховиках — одежде, входившей в то время в моду, мечте многих подростков. Пусть Кроухерст и смотрелся довольно блекло, если не сказать жалко, помню, я позавидовал его детям: благодаря своему отцу они оказались в центре внимания, то есть стали не такими, как все. Их катер следовал за яхтой около мили, затем, помахав отцу, они повернули назад. Кроухерст поплыл дальше, куда-то за горизонт, навстречу длительному одиночеству и опасностям. Мама взяла меня за руку, и мы зашагали домой со сладкой мыслью о натопленной гостиной, чашке чая и телевизоре вечером.

Какие силы воздействовали на Дональда Кроухерста в последующие несколько месяцев? Что в итоге определяло его поступки?

Почти все, что мне известно о Кроухерсте, — если не считать детских воспоминаний о том, как он стартовал в кругосветное путешествие из Тейнмаутской бухты, — я почерпнул из замечательной книги, написанной двумя журналистами из «Санди таймс», Николасом Томлином и Роном Холлом. После гибели Кроухерста в море они заполучили его бортовые журналы и магнитофонные записи. Журналисты назвали свою книгу «Странное плавание Дональда Кроухерста», и, кроме многого прочего, они приводят в ней слова нашего героя, наговоренные им на переносной кассетник незадолго до отплытия: «Когда человек находится один в море, он испытывает огромное напряжение, и в таких условиях его слабости, вероятно, проявляются сильнее, чем при любой другой деятельности».

Кроухерсту в одиночном плавании напряжения более чем хватало: теснота и бытовые неудобства; непрекращающиеся шум, движение и сырость; одиночество — жуткая отделенность его дома на воде от остального мира. Но существовали и другие источники напряжения. Точнее, два источника. Первый — пресс-агент Родни Холлворт; второй — спонсор Кроухерста, местный бизнесмен по имени Стэнли Бест, который финансировал постройку тримарана и теперь являлся его владельцем. Впрочем, в контракте, по настоянию Беста, было указано, что если плавание не заладится, то Кроухерст обязуется выкупить у него судно. По сути, это означало, что у нашего мореплавателя не было иного выхода, как обогнуть земной шар, иначе ему грозило банкротство.