Холлворт использовал более тонкие способы давления, но столь же беспроигрышные. На протяжении многих месяцев перед стартом Холлворт лепил из Кроухерста героя. Человека, который прежде лишь баловался прогулками на яхте, читающей публике представляли в роли отважного одиночки, покорителя морей, продолжателя славных традиций древних англичан с их несокрушимым упорством, а то и в роли бесстрашного Давида, затеявшего поединок с яхтой-Голиафом. Не обремененный щепетильностью Холлворт проделал по-своему блестящую работу на подготовительном этапе, и продолжал он в том же духе. В сущности, он занимался наглой «раскруткой», хотя в те времена это слово практически не употреблялось. В любом случае, Кроухерсту дали почувствовать, что он не может подвести своих болельщиков, как и не может подвести пресс-агента, положившего столько трудов ради того, чтобы это плавание состоялось. Назад дороги не было.

Однако довольно скоро после старта Кроухерсту стало до боли ясно: вперед дороги тоже не было. Не прошло и двух недель, как он убедился, что его мечта об одиночном кругосветном путешествии была чистой фантазией.

Меня гнетет мысль, записал он в пятницу, 15 ноября, что я должен решить, стоит ли продолжать плавание, учитывая сложившиеся обстоятельства. Какое же это неподъемное решение — бросить все в самом начале, — совершенно неподъемное! Электрооборудование на «Тейнмаутском электроне» вышло из строя; люки протекали (через форлюк, предназначенный для спуска буйка, за пять дней набралось 120 галлонов воды); жизненно необходимый длинный шланг Кроухерст забыл в Тейнмауте — и откачивание воды превратилось почти в непосильную задачу; паруса рвались, винты и гайки на рулевом управлении постоянно ослабевали. А как же компьютер, который, по идее, должен был управлять яхтой, с неслыханной расторопностью откликаясь на малейшее изменение траектории? Уф, компьютер на судно так и не поставили, руки не дошли. Разноцветные проводки, оплетавшие каюту причудливыми узорами, ни к чему не подключались. Иными словами, «Тейнмаутский электрон» вряд ли годился для плавания в океане — и, однако, именно на этой яхте Кроухерст предполагал отправиться в Южную Атлантику, самый опасный район для судоходства. «При нынешнем состоянии яхты, — писал он в бортовом журнале, — мои шансы выжить в лучшем случае составляют 50 на 50». Многие сочли бы его прогноз чересчур радужным.

Итак, нельзя было ни двигаться вперед, ни поворачивать назад. Что в подобных обстоятельствах оставалось Дональду Кроухерсту?

А вот что: ему пришла в голову мысль, достойная нашего достославного премьер-министра. Как и мистер Блэр — когда тот делал мучительный выбор между одинаково нежеланными капитализмом со свободным рынком и социализмом с неповоротливым хозяином-государством, — Дональд Кроухерст смекнул, что имеются и другие возможности, так называемый «третий путь». Даже его недоброжелателям придется признать, что это было смелое и оригинальное решение. Кроухерст понял, что если он не способен совершить кругосветное путешествие в одиночку и без передышек, то вполне способен изобразить такое путешествие, что тоже сгодится.

Не забывай, Поппи, на дворе были 1960-е. Технологии, которыми мы теперь запросто пользуемся, — электронную почту, мобильные телефоны, GPS-навигацию — тогда еще не изобрели. Выйдя из тейнмаутской гавани в открытое море, Кроухерст оказался в абсолютном одиночестве, которое только можно себе вообразить. Его единственной связью с миром был вечно неисправный радиоприемник. Неделями, а иногда и месяцами он был напрочь отрезан от остального человечества. И в эти временные промежутки остальное человечество представления не имело, где он находится. Свой маршрут он отмечал сам, в бортовом журнале, от руки, с помощью приборов, имевшихся в его распоряжении. Так что ему мешало сочинить ложный отчет о путешествии? Не было ни малейшей нужды огибать три мыса. Он мог дрейфовать к югу вдоль африканского побережья, потом повернуть на запад, поболтаться в атлантических водах пару месяцев, а затем потихоньку пристроиться позади настоящих гонщиков, когда те, обогнув мыс Горн, возьмут обратный курс на Великобританию. Он придет четвертым или пятым — результат достойный, но не достаточный для того, чтобы кто-нибудь взялся с излишней дотошностью изучать его бортовые журналы, — и его доброе имя будет спасено.

Ведение двух совершенно различных бортовых журналов — одного с описаниями подлинных событий и другого с поддельными реляциями — потребует изрядной сноровки и изобретательности, но Кроухерст знал, что справится. Как бы то ни было, эта идея казалась ему куда предпочтительнее грядущего унижения и банкротства. Он принял решение, и большой обман начался.

Я в ту пору не слишком часто вспоминал о Дональде Кроухерсте. Смазанный, некрасивый старт несколько поколебал мою веру в любимого героя. К тому же в первые недели гонки его имя редко появлялось в газетах. Кое-кто из участников уже выбыл из соревнования, а из тех, кто остался, наибольшим вниманием журналистов пользовались Робин Нокс-Джонстон. Бернар Муатессье и Найджел Тетли. Однако, помнится, в середине декабря я страшно разволновался, когда имя Кроухерста внезапно вернулось на страницы «Санди таймс», и напечатано оно было крупными буквами. В спортивной колонке сообщалось, что Кроухерст претендует на мировой рекорд по дальности расстояния, преодоленного яхтсменом-одиночкой за сутки, — что-то около 240 миль. Разумеется, тогда он уже вовсю вел фальшивые записи.

Я принялся рьяно следить за соревнованием, каждое воскресенье вырезая из газеты свежие сообщения и наклеивая их в новую тетрадку, которую для этой цели мне купила мама на тейнмаутской почте. Но потом известия о Кроухерсте опять перестали поступать. Весной меня назначили вратарем школьной футбольной команды, и страсть к футболу начала преобладать над моей страстью к яхтам. Тогда же отец с матерью купили автофургон, и на пасхальные каникулы мы отправились в Нью-Форест. Помню, как я расстраивался из-за того, что твоя мама (в ту пору десятилетняя девочка) всю неделю читала «Башни Мэлори»,[9]отказываясь поиграть со мной. Помню, что звучало по радио в передаче «Лучшие песни года»: «Черничная тропа» группы «The Move» и нескончаемая «Ты знаешь, где моя любимая» Питера Сарстеда. Вот что сохранилось в моей памяти от первых месяцев 1969 года. Жизнь в кругу семьи, обычная жизнь. То есть жизнь среди людей.

А тем временем где-то посреди Атлантики Дональд Кроухерст медленно сходил с ума.

Приближение безумия задокументировано в его бортовых журналах, читаешь — и мороз по коже. В отсутствие каких-либо контактов с людьми и не имея возможности связаться с женой и детьми из опасения обнаружить свое местонахождение, Кроухерст, что неудивительно, в те долгие одинокие месяцы искал утешения в безмолвной коммуникации пера с бумагой. Поначалу рядом с координатами — подлинными и ложными — он записывал отрывочные сведения о путешествии, размышления о самоощущениях моряка и даже порою стихи. Вот эти, к примеру, были написаны, когда потрепанная, дрожащая сова опустилась передохнуть на оснастку яхты, и Кроухерст сообразил, что это «ослабевшая птица из перелетной стаи, не дотянувшая до цели, и, вероятно, ей суждено, подобно многим ее собратьям человеческой породы, испустить дух в одиночестве, безвестно, невидимо ни для кого из своих».