— У меня купальника нет, — ответила Аня упавшим голосом.

— Так кто же ночью в купальнике купается?

— А как?

— А так, маленький… — И я услышал легкое потрескивание синтетической рубашки.

— Вдруг тут кто-нибудь есть?

— Нет, никого нет, не бойся.

— Не надо, Артур, я сама.

Уйти, убежать отсюда! Я лежал на телогрейке, похолодевший, как неделю назад под лапами Найды, растерявшийся от этого неслыханного вероломства, о котором сам и помышлять не смел, и в этот момент дернулся и оглушительно зазвенел колокольчик.

Я подсек.

Ощущение было такое, что к тому концу лески кто-то привязал валун. Я стал медленно подтягивать леску на себя, по сантиметру, осторожно, как вдруг она ослабла, а потом натянулась, запела, на воде в тумане раздался удар, всплеск, и закидушку стало рвать из моих рук.

— Стой, сучара! — выругался я вполголоса, но, как оказалось, очень громко.

Рыбина снова сделала свечку, и удар был еще сильнее, я боялся, что карп сорвался, однако он сидел и, значит, теперь уже сидел крепко сразу на нескольких крючках. Он слегка затих, ослабел, и я начал подматывать леску на себя. Увы, это была самая скверная моя закидушка, на леске в одном месте был узелок, я чувствовал ее предельное натяжение, — только бы она выдержала! Чуял эту слабину и карп, он мотался, как бешеный пес на привязи, и я был вынужден отдавать ему метр за метром.

— Дай сюда, Серега!

Я обернулся и увидел в двух шагах от себя Артура, он стоял босыми ногами на песке, и глаза у него горели как у безумного.

— Ппашшел ты!.. — сказал я задушенно, вложив в эти слова всю свою ненависть к растлителю, но он будто и не слышал меня.

— Упустишь ведь! Ты же не знаешь, как его тащить, — застонал он. — Ослабь, ослабь, тебе говорю! Тяни!

— Не упущу, — процедил я сквозь зубы.

— Уйдет, ой, уйдет, сука!

— Не каркай!

Я начал подматывать леску и краем глаза заметил появившуюся из тумана Аню в темной куртке. Она встала у меня за спиной, и я почувствовал себя увереннее.

— Серега! Сереня, что ты делаешь? — причитал Артур. — Дай же ты ее мне! Ой, бляха муха, ой, упустишь! Леса-то какая у тебя?

Но карп не срывался, он был уже изрядно вымотан, и я вырывал у него метр за метром, хорошо понимая, что бородатому завистнику больше всего сейчас хотелось бы, чтобы карп сорвался, но для меня это было делом чести, и проклятый узелок по-прежнему еще находился в воде. Я подтягивал на себя леску, как вдруг карп снова выпрыгнул, теперь уже совсем близко, и мы успели разглядеть его мощное тело.

— Ееее! — застонал Артур горестно, а Аня за моей спиной вскрикнула.

Но мои руки работали уверенно, точно это был сотый по счету, а не первый в жизни мой карп, вот наконец и узелок — теперь все, теперь все, теперь можно отдохнуть и показать им обоим — как ловить рыбу!

— Закурить дай! — небрежно обратился я к Артуру.

— Ты че? — вылупился он на меня. — Ты его вытащи сначала!

— Сходи, сходи, принеси мне цигарку! Нам с рыбкой перекур надо сделать.

Артур исчез в тумане, охая и вздыхая, а я в это время обернулся к Ане и встретился с ней глазами. Они выражали испуг, нетерпение, интерес и уже по крайней мере не смотрели на меня как на пустое место.

Я закурил от услужливо поднесенной мне спички и, выпуская кольцами дым, присел, стряхнув пепел.

— Серега! Что ты тянешь?

— Да теперь уже не уйдет, — отозвался я с ленцой и стал снова подтягивать леску, но она не шла. Я потянул сильнее, леска сидела мертво и давала слабину, стоило ее отпустить. Камни… Пока я пижонил, карп запутал леску в подводных камнях, и это конец, и ему, и мне. Я представил, что сейчас выдаст Артур, как я буду выглядеть в Аниных глазах, и не решался во всеуслышанье объявить, что случилось.

— Не идет? — спросил Артур, и в глазах его вспыхнула надежда.

— Что ты встал тут? Что ты пялишься на меня, как баба? Лезь в воду живо! Ну! — заорал я в спасительной догадке.

— Зачем?

— Идиот! — сказал я с наслаждением. — Будешь леску отцеплять.

Артур плюхнулся в воду, нырнул, нащупал жилку рукой, и через мгновение она снова натянулась, карп сделал последнюю свечку, а я перед самой физиономией ночного купальщика, поддерживающего рукой трусы, выкинул добычу на берег.

На песке лежал длинный, почти в метр, зеркальный карп, упитанный, склизкий, с темной чешуей и могучим хребтом, с растопыренными жабрами, и вздрагивал, собираясь взмахнуть хвостом. Я живо достал нож и под испуганный Анечкин вскрик всадил его карпу в голову.

— Хорош, хорош, — растерянно бормотал мокрый, покрытый пупырышками студиозус, и на его лице было написано такое же безнадежно горестное выражение, как все эти дни на моем.

Только теперь я почувствовал, что устал. Наш поединок с карпом длился минут двадцать, не меньше, уже совсем рассвело, появилась долгожданная рябь на поверхности водоема, и Артур засуетился вокруг закидушек, ожидая поклевки.

На Аню он просто не глядел, пробовал поминутно леску, спрашивал, что там насажено, и в сомнении качал головой.

— Артур, я хочу домой, — сказала Аня.

Он поглядел на нее все теми же безумными глазами, будто только сейчас увидел, и в отчаянии от ее бестолковости воскликнул:

— Малыш, сейчас, когда уже рассвело, но еще не взошло солнце, будет брать самая крупная рыба.

Так было написано в его любимой книжке, но я-то знал, что мой карп распугал всю рыбу в округе и ничего он не поймает.

— Артур, я хочу спать, — капризно повторила Аня.

Теперь он даже не обернулся, ему почудилось, что колокольчик слегка тронулся, Артур схватил рукою леску и замер, готовый подсечь.

— Артур, скоро проснется бабушка. Мы должны успеть вернуться!

— Давай я тебя провожу, — сказал я Ане.

Она скользнула по моему лицу ленивым взглядом, сощурилась, но я выдержал этот взгляд — лежащий на песке карп придал мне сил.

— Артур, мы уходим! — сказала Аня, топнув ножкой.

— Ага, ага, — закивал он, хлопая на голой спине комаров.

Я засунул карпа в холщовый мешок, и мы пошли домой. Я шел впереди, гордый собой, недоступный, как кавалер Золотой Звезды, попыхивая на ходу папироской и время от времени перекладывая мешок с одного плеча на другое. А Анечка дулась — она дулась на росу, вымочившую ее кроссовки и шерстяные носки, на комаров, на Артура, на карпа, на меня, она ждала, что снова начну лебезить, — но я теперь сам себя