В дополнение к упомянутому постановлению 1545 года, помимо рекомендации использовать на ливрейных камзолах отличительные знаки капитана, также утверждается необходимость обеспечения каждого военного еще парой шосс, правая нога которой должна быть красной, а левая – голубой (Ibid.: 6). Упоминание цвета шосс указывает на связь военного обмундирования с модой, в данном случае с распространенными в то время mi-parti (предмет одежды, одна половина которого окрашивалась в один цвет, другая – в контрастный). По мнению Дж. Лавера, в истории костюма, в том числе и военного, господствуют три основных принципа: иерархический (будучи основным в истории мужского костюма, призванный отражать социальное положение, а в военной сфере – обозначать ранг), утилитарный и принцип обольщения, проявлявшийся в том, что военная форма создает идеал маскулинности (посредством кроя и различного рода подкладок увеличивает плечи, сужает бедра, поднимает грудь, удлиняет ноги и увеличивает рост) (Laver 1948: 23). Именно принцип обольщения, или, как называют его некоторые исследователи, декоративный принцип, обуславливал проявление в военном платье модных тенденций, преимущественно встречавшихся в одеяниях офицеров и других военачальников, которые активно использовали атрибутику светского платья на поле боя, иногда и вовсе сражаясь в гражданской одежде.

В их облачении, более роскошном, чем у рядовых воинов, был особый смысл, особенно на заре формирования военной дисциплины. Как пишет Ж. Кишера, одним из обвинений Жанны д’Арк, помимо облачения в мужские одежды, стало великолепие ее одежд, украшенных золотом и мехом, которые она надевала поверх короткого поношенного платья (Quicherat 1877: 272–273). По его мнению, Жанна д’Арк не могла одеваться по-другому, так как стояла во главе многочисленной армии: если бы она не одевалась роскошно, ее бы не называли главой армии (chef de guerre) и она бы не пользовалась таким авторитетом среди масс. Блеск внешнего облачения офицеров указывал на руководителя отряда: форма подчинения вырастала из личного служения яркой индивидуальности, тиражирование знаков отличия которой среди подчиненных есть условие дисциплины на первых этапах формирования регулярной армии.

«Рождение униформы приходится на XVII век, проходя под знаком социальной трансформации армий, когда принцы становятся все менее зависимыми от феодальной знати, все чаще находящейся на денежном жалованье для содержания рекрутируемых или наемных войск» (Roche 1989: 214). Следствием перевода армий на государственное финансирование, когда в экипировке стираются знаки индивидуальности лиц, ответственных за обмундирование, является униформа, возникновение которой во Франции было связано с правлением Людовика XIV. «В его правление были предприняты такие меры, как установление для всех мужчин единого фасона одежды, выполненного из одинаковых тканей, со схожей отделкой и фиксированным числом пуговиц; стремление ввести единую униформу для всего полка, тогда как ливрея распространялась только на роту. В военной администрации появилась новая служба – ее задачей было назначать отдельных солдат ответственными за изготовление одежды, получаемой от поставщиков, которым государство предоставляло предприятия. Данные меры были приведены в действие в 1670–1672 годах. Армия, участвовавшая в завоевании Голландии, уже носила униформу» (Quicherat 1877: 540).

Именно к XVII веку можно отнести рождение униформы, которая провозглашала разрыв личных отношений подчинения, основанных на проявлении индивидуальности, свойственной ливрее. Перевод финансирования армии из частных рук в государственные во многом нивелировал личностный характер властных отношений, имевший место в феномене ливреи. Об этом свидетельствует один из указов, согласно которому все военнослужащие начали получать жалованье (термин «солдат» происходит от solde – жалованье), часть которого удерживали в счет изготовления униформы. Отныне солдаты не носили знаки отличия лиц, обеспечивающих их платьем, а следовали единым правилам обмундирования, выражая посредством униформы свою должность и причастность единой государственной армии. «Указ от 5 декабря 1666 года предполагал удержание 30 су в месяц из жалованья кавалеристов и пехоты, что позволяло приобрести ткани, вещи, чулки, обувь. Расходы могли значительно варьироваться в зависимости от того, было ли снабжение обмундированием поручено самим офицерам или осуществлялось службой управления, поручающей это предприятиям или другим ответственным лицам под контролем королевских комиссаров» (Roche 1989: 216). Системное введение униформы, начало которому положил Людовик XIV, привело к тому, что уже во времена правления Людовика XVI все французские полки носили кюлоты, жилет и камзол белого цвета, длинные гетры из черного драпа для зимы и из белого полотна – для лета, за исключением артиллерии, у которой жилет, кюлоты и камзол были королевского голубого цвета.

В Англии ко второй половине XVII века централизованное обеспечение военными униформами достигло таких масштабов, что позволило активно экспортировать излишки произведенных товаров, «готовых к носке» (ready-to-wear): «около 95 000 жилетов из гребенной шерсти (worsted waistcoats) было отправлено за границу в 1697–1700 годах» (Lemire 1997: 33). Их массовое производство стало возможно благодаря спросу военной промышленности на обмундирование как военно-морского флота, так и сухопутных армий. В конце XVII века негодные излишки от производства одежды для военных являлись предметами для экспорта, предназначавшимися в большинстве своем для рабов в колониях. Несмотря на то что массовое производство униформ уже зарождалось в XVII веке, рынок сбыта был малочисленный, ориентированный, прежде всего, на военную отрасль, а также на такие институции в Англии, как благотворительные школы, работные дома (workhouse) и приюты (Ibid.: 38). Униформа предназначалась для групп лиц, находившихся на государственном обеспечении и нуждавшихся в постоянном источнике дешевой и функциональной одежды. Эта целевая аудитория была достаточно малочисленной, но она отчасти способствовала зарождению технической базы для более широкого распространения массового производства в XIX веке.

Во Франции во второй половине XVII века войско состояло уже не из ярких индивидуальностей, имевших в своем подчинении ряд лиц, тиражировавших их знаки отличия (иногда наряду со знаком причастности королю), а представляло собой иерархию должностей, «чины которых во всех полках, начиная с лейтенанта, различались цветом камзола» (Quicherat 1877: 544).

Теперь если и присутствовали знаки отличия в военной униформе, то только государства, то есть самого короля. Поэтому фраза Людовика XIV «государство – это я», по мнению исследователей (Rule 1969: 233), не имевшая место в такой формулировке, представляет собой логическое следствие из ливрейной системы. В ней источником власти обозначена уже не индивидуальность, а обезличенный механизм, который на первых порах становления абсолютной монархии почти полностью воплощается в одной личности. «Юрист конца XVII века говорил: „Король представляет нацию в целом…“ Она вся целиком заключается в личности короля. Нация является своего рода простым юридическим проявлением физической единицы короля, имеющей свою реальность только в единственной и индивидуальной реальности короля» (Фуко 2005: 231). Уже ко времени Французской революции нация как нечто единое в своем подчинении и в то же время противопоставлении королю выдвинула не редуцируемый к индивидуальности монарха собственный знак идентичности