Не отставали от панов и казаки. В 1588 г. казаки, проживавшие в Каневе, Черкассах и Переяславле (то есть не запорожские, а малороссийские), внезапно явились в Воронеж и объявили воронежскому воеводе, что они собрались вместе с донцами воевать татар, и потому просят дать им отдохнуть и покормиться в Воронеже. Воевода, не подозревая ничего дурного, поселил казаков в остроге и велел выдать им корм. Но с наступлением ночи казаки неожиданно подожгли город. Воспользовавшись паникой, казаки начали грабить, убили и захватили в плен несколько десятков горожан и ратных людей и благополучно ушли восвояси.

Однако вернемся к Польше, которая в это время представляла собой идеальный плацдарм для самозванца. Летом 1602 г. он гостит в городе Остроге у князя Константина Острожского. Затем он едет в город Гощ — центр секты ариан. Не будем забывать, что в это время протестантизм в Речи Посполитой еще был силен. Там Гришка[31] надеялся найти помощь у ариан. Крупнейший историк Смуты Руслан Скрынников писал: «Имеются данные о том, что самозванец ездил в Запорожье и был с честью принят в отряде запорожского старшины Герасима Евангелика. Прозвище старшины указывает на принадлежность его к гощинской секте. Если приведенные данные достоверны, то отсюда следует, что ариане помогли Отрепьеву наладить связи с их запорожскими единомышленниками»[32].

Так было или иначе, но ариане не могли быть серьезной опорой самозванцу, и он сделал ставку на Адама Вишневецкого и Юрия Мнишека.

Отрепьев связался с запорожцами и пытался с их помощью занять самый крупный на Северщине город Путивль. 2 февраля 1604 г. агенты доносили Годунову из Малороссии, что «Димитрий» вел переговоры с посланцами из Запорожья и «им имался у Путивля за их службы их жаловат, как, кажет, мене на Путивль насадите».

Одновременно самозванец обращается и к донским казакам. Те были очень недовольны политикой царя Бориса, строившего укрепленные городки все ближе и ближе к владениям донцов и запретившего своим подданным частную торговлю свинцом и порохом с казаками.

Донцы радостно отвечали самозванцу: «Писал ты до нас (через) запорожских казаков: святой памяти отца своего, а нашего государя прирожденного царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси и всего достоинства царского относительно полных вольных лет, что тебя, государя, бог укрыл от неповинной смерти»[33].

Казаки охотно признали себя подданными законного царя Димитрия: «Мы холопы твои или подданные твои государя прирожденного все радуемся такому долгожданному утешению и, выполняя волю бога и твою государеву… послали до тебя государя двух атаманов»[34].

Грамота была составлена от имени «донского низового атамана Ивашки Степанова и всех атаманов казацких и всего войска». Видимо, этот Ивашка Степанов и есть будущий герой Смуты — Смага Степанов Чертенский.

На переговоры с самозванцем выехали атаманы Андрей Корела и Михаил Межаков с пятью казаками. На врученной им грамоте стояла дата — 15 ноября. Когда донские посланники въехали в Малороссию, черкасский староста князь Януш Острожский велел их арестовать. В руки властей попали как сами послы, так и имевшиеся при них грамоты.

Януш Острожский не без оснований полагал, что, прибыв в Речь Посполитую, донцы устроят смуту в Малороссии, не дожидаясь похода на Москву. Об этом он и известил короля. Однако Сигизмунд III категорически потребовал освободить посланцев с Дона и отправить их в Краков к самозванцу.

Вскоре между Лжедмитрием и Вишневецким возникли серьезные разногласия. Вишневецкий явно не собирался идти на Москву, да и сил для этого у него было мало. Он собирался вести «частную» войну с московскими воеводами на малороссийских землях. Целью «частной» войны Вишневецкого был захват нескольких городков, контролируемых Москвой, а затем — заключение выгодного мира с царем Борисом. Не исключено, что на мирных переговорах голова Отрепьева стала бы разменной монетой. Самозванца, естественно, такие планы князя Адама не устраивали, и он полностью отдается под покровительство сандомирского воеводы Юрия Мнишека[35].

Здесь же я лишь отмечу, что Юрий Мнишек считался мошенником и отпетым негодяем даже среди польского панства. Никакие «герцоги и графы благородные» не сватались к его дочери Марии. Наоборот, Юрий не знал, как ее сбыть с рук Не будем придираться к Пушкину, ему нужна была «сцена у фонтана». Но вот в 2005 г. в Москве выходит книга Вячеслава Козлякова «Марина Мнишек». Автор пишет: «..это тоже много говорит об атмосфере благочестия, в которой были воспитаны дочери сандомирского воеводы»[36].

На самом деле Юрий Мнишек и Марина довольно индифферентно относились к католицизму. Вся родня Мнишеков состояла, как нарочно, из протестантов и ариан, да тут еще сестра Марины Урсула вышла замуж за православного Константина Вишневецкого. И заметим, никаких скандалов на религиозной почве ни у Юрия, ни у Марины с родственниками-иноверцами не возникало. При этом ни отец, ни дочь не были образцами религиозного благочестия, скорее их можно назвать образцами безнравственности и разврата.

Как писал историк С.М. Соловьев, «Мнишек собрал для будущего зятя 1600 человек всякого сброда в польских владениях, но подобных людей было много в степях и украйнах…»[37]. Цитата приведена умышленно, дабы автора не заподозрили в предвзятости. Первоначально местом сбора частной армии Мнишека был Самбор, но затем ее передислоцировали в окрестности Львова. Естественно, что это «рыцарство» начало грабить львовских обывателей, несколько горожан было убито. В Краков из Львова посыпались жалобы на бесчинства «рыцарства». Но король Сигизмунд вел двойную игру, и, пока воинство Мнишека оставалось во Львове, король оставлял без ответа жалобы местного населения на грабежи и насилия. Папский нунций Рангони получил при дворе достоверную информацию о том, что королевский гонец имел инструкцию не спешить с доставкой указа во Львов.

Любопытно, что польские историки оправдывают поход этого сброда на Москву. Польский историк Казимир Валишевский писал: «В оправдание Польши надлежит принимать в соображение то обстоятельство, что Московия семнадцатого века считалась здесь страной дикой и, следовательно, открытой для таких предприятий насильственного поселения против воли туземцев; этот исконный обычай сохранился еще в европейских нравах, и частный почин если и не получал более или менее официальной поддержки заинтересованных правительств, всегда пользовался широкой снисходительностью»[38].