Он опять взглянул на документ 1946 года. Задержал взгляд на месте с упоминанием о Лоринге. Второй раз он встретил это имя в отчетах. Это не мог быть Эрнст Лоринг. Этот слишком молод. Скорее его отец, Иосиф. Все более неизбежным становился вывод, что семья Лоринга также уже давно шла по следу. Возможно, поездка в Санкт-Петербург стоила этих хлопот. Два непосредственных упоминания о Янтарной комнате — редкость для советских документов. А также новая информация.

Новый след. Ухо!

— Вы скоро закончите?

Кристиан Кнолль поднял голову. Служащий смотрел на него сверху вниз. Он подумал, как долго этот ублюдок здесь стоит.

— Уже больше пяти, — сказал служащий.

— Я не знал. Скоро закончу.

Взгляд служащего скользнул по странице в его руке, клерк явно пытался подсмотреть. Кнолль с безразличным видом положил бумагу лицевой стороной на стол. Человек, казалось, понял намек и пошел обратно к своему столу.

Кнолль снова взял в руки бумагу.

Интересно, что КГБ искал двух бывших членов Чрезвычайной комиссии только последние пять лет. Кнолль думал, что поиски Янтарной комнаты закончились в середине 1970-х. Во всяком случае, такой была официальная версия. Он набрел только на несколько независимых упоминаний, датированных восьмидесятыми. Ничего нового за последнее время, вплоть до сегодняшнего дня. Русские не сдаются, этого у них не отнять. Но, учитывая ожидаемую награду, это можно понять.

Он тоже не сдается. Он шел по следу последние восемь лет. Расспрашивал стариков со слабеющей памятью, привыкших хранить секреты. Борис Зернов. Петр Сабсаль. Максим Березов. Но никто ничего не знал. Может, Петр Борисов окажется другим. Может, он знает, где Семен Макаров. Кнолль надеялся, что оба они еще живы. Безусловно, стоило слетать в США и выяснить. Он был в Атланте однажды. Во время Олимпийских игр. Жарко и влажно, но впечатляет.

Он взглянул на служащего. Тот стоял у другого конца хаоса из полок, коробок и других вместилищ информации и занимался заменой папок. Очень быстро Кнолль сложил три листка и сунул в карман. У него не было намерения оставлять что-либо для другого пытливого ума. Он поставил коробки обратно на полку и направился к выходу. Служащий ждал у открытой двери.

— Всего хорошего, — сказал он клерку.

— И вам всего хорошего.

Он вышел, и замок немедленно защелкнулся за ним. Он подумал, что у придурка не займет много времени, чтобы доложить о его визите и спустя несколько дней получить вознаграждение за бдительность. Не важно. Он был удовлетворен. Он был в восторге. У него появился новый след. Возможно, начало ниточки. Возможно, она приведет к цели. К той самой цели!

Он пошел вниз по ступенькам, слова из доклада звучали у него в ушах.

Янтарная комната!

Бург Херц, Германия

Четверг, 8 мая, 19.54

Кнолль смотрел в окно. Его спальня занимала верхний этаж западной башни замка. Цитадель принадлежала его нанимателю, Францу Фелльнеру. Она была восстановлена в девятнадцатом веке, так как первоначальное строение было разграблено и сожжено до основания французами во время войны с Германией в 1689 году.

Бург Херц — Замок Сердца — было подходящим названием, так как крепость располагалась почти в центре объединенной Германии. Отец Франца, Мартин, приобрел строение и окружающий его лес после Второй мировой войны, когда предыдущий ее владелец не угадал политические настроения. Спальня Кнолля, его пристанище в течение последних одиннадцати лет, когда-то служила покоями дворецкого. Она была просторная, уединенная и имела отдельную ванную. Вид за окном простирался вдаль на несколько километров, открывая зеленые луга, покрытые лесом высоты Ротаара и грязную речку Эдер, текущую на восток к Касселю. Дворецкий ухаживал за старшим Фелльнером на протяжении последних двадцати лет жизни герра Мартина и сам умер спустя неделю после смерти хозяина. Кнолль слышал сплетни о том, что они были друг для друга больше, чем просто хозяин и слуга, но он никогда не придавал значения слухам.

Он устал. Последние два месяца, безусловно, были выматывающими. Длительная поездка в Африку, затем гонки по Италии и в конце концов Россия. Кнолль прошел длинный жизненный путь, начатый в четырехкомнатной квартирке в районе социального жилья в окрестностях Мюнхена, которая оставалась его домом, пока ему не исполнилось девятнадцать. Его отец был заводским рабочим, мать — учительницей музыки. Воспоминания о матери всегда вызывали у него нежность. Она была гречанкой, отец познакомился с ней во время войны. Он всегда звал ее по имени — Амара, что означало «немеркнущая», идеальное определение для нее. От Амары он унаследовал высокий лоб, тонкий нос и ненасытную любознательность. Она также пристрастила его к учебе и назвала его Кристиан, так как была очень набожной.

Отец сделал из него человека: он, этот озлобленный дурак, также взрастил озлобленность и в нем. Якоб Кнолль сражался в армии Гитлера как ярый нацист. До самого конца он поддерживал рейх. Его было трудно любить, но еще труднее было его игнорировать.

Кристиан отвернулся от окна и взглянул на ночной столик у кровати с балдахином.

На нем лежала книга «Добровольные помощники Гитлера».[9]Том привлек его внимание два месяца назад. Одна из безрассудных книг, напечатанная недавно, о чувствах немцев во время войны. Как такое количество людей позволили маленькой группке насадить все это варварство? Участвовали ли они в этом добровольно, как считает автор? Обо всех трудно сказать. Но его отец определенно был одним из них. Ненависть легко нашла его. Как наркотик. Что он там часто цитировал из Гитлера? «Я иду по пути, по которому меня ведет провидение, с уверенностью лунатика».

И это было именно то, что делал Гитлер, — вплоть до своего падения. Якоб Кнолль умер спустя двенадцать лет после того, как Амара скончалась от диабета.

Кноллю было восемнадцать, и он был одинок, когда его сверхвысокий коэффициент интеллекта дал ему стипендию в Университете Мюнхена. Его всегда интересовали гуманитарные науки, и он перевелся в Университет Кембриджа на факультет истории искусств. Он с удовольствием вспомнил лето, когда он коротко сошелся с парнями, сочувствующими неонацистам. В то время эти группы не имели такого голоса, как сейчас, поскольку были объявлены германским правительством вне закона. Но их взгляды на мир не интересовали его. Ни тогда, ни сейчас. И не будили в нем ненависть. Они были невыгодны и непродуктивны.

Особенно когда он стал находить привлекательными цветных женщин.

Кнолль провел в Кембридже всего год, потом бросил учебу и устроился на работу следователем в страховую компанию «Нордштерн» в Лондоне, занимающуюся страхованием произведений искусства. Он вспомнил, как быстро он заработал себе репутацию после возвращения картины кисти голландского мастера, которая считалась потерянной навсегда. Воры позвонили, требуя выкуп в двадцать миллионов фунтов стерлингов и угрожая сжечь полотно. Он до сих пор помнил выражение шока на лицах своего начальства, когда он спокойно сказал ворам: «Сожгите ее». Но они не сожгли. Он знал, что они не сделают этого. Спустя месяц, когда преступники в отчаянии пытались продать картину обратно владельцу, он вернул ее.